Jump to content

Зяблик (маленькая повесть)


Шиповник
 Share

Recommended Posts

Название:: Зяблик


Автор:: Антон Иванов (Шиповник)


Статус:: закончен

Рейтинг:: PG (можно читать с 9 лет)

Жанр:: классика

Пересечения с книгами:: Воин Рэдволла

Аннотация:: Молодой ремесленник из ручейной слободы отправляется на юг, помочь родным по хозяйству. Дорогой встречают его неспокойные вести: над краем повисла угроза. Орда кровожадных разбойников под главенством Клуни Хлыста готовится осадить Рэдволл - прибежище всех взыскующих доброго, честного житья. Прежде беззаботному, подмастерью волнительно чаяние отложить фартук столяра и облечься в кольчугу. Занимательные и далёкие, въявь приспели дедовы былины. Чему статься теперь? С кем сведёт жизнь? Какие развилины стерегут на пути? Сказывают, что всякому, кто не прячет жизни под уютной корягой, надлежит выплавиться, подобно руде. Как разобьют и кем восставят ратные дни простого малого, что вольно скитался под небом с домодельной панфлейтой? Чем озариться военному горнилу? Тем, что возобладает в сердцах.

Приятного чтения!

Link to comment
Share on other sites

I

 

Натиск возобновился на заре. Четвёртый в пятёрке, взбежал я по гулким дощатым ступеням на галерею и тотчас укрылся за вчерашним своим зубцом. Даже умыться толком не дали. Командующий обороной восточной стены, белобрысый плюгавый крот, сходу погнал всех к арсенальной палатке, где мы спешно экипировались, вытирая из глаз разорванные сны. Утренний холодок был в подмогу. Да ещё по пути я успел нашарить в поясной сумке листок перечной мяты. Льдистый аромат продрал гортань, выдворил из ноздрей залежалый насморк. Прижав усы, я вздохнул полной грудью. Свежеперестеленные смолистые доски, хвоя, цветущие черешни, сырой песчаник цитадели… Превосходный день, чтобы подобающе сложить голову. Или принять вознаграждением гречнево-овощной кулеш, если вновь доведётся обременить братский ужин своей ненасытной миской.


Преддождевой сумрак царапнули два росчерка, перебросив курчавые арки дыма к саду. Следом ещё четыре шустрые нити прошили воздух над самой кромкой нашего укрытия. Мимо. А ведь могли ударить по окнам лазарета! Эти стрелы пустили с ближайших деревьев. Наши ответили раз-другой - дерзости снаружи поубавилось. Вскрик. Судорожный кашель. Сдавленные сиплые ругательства. Супостат понёс урон. Через два зубца к северу, у катапульты, возликовал арбалетчик - выдра. Молодой - не юный. Нагловатый, да не безрассудный. Укрывшись за пригорком булыжников, он легко взвёл ручное оружие. Приладил заряд. Поднялся, выбрал цель, стрельнул. Доволен - видать, попал. А вот у меня колчан съехал и накренился, едва надумал я последовать примеру товарищей. Перетёрлась тесёмка, и ворох приданных мне стрел раскатился под лапы защитников. “Балки и баклажаны!” Среди разноголосицы резонных внушений и пения тетив, боезапас я собрал, проявив чудеса юркости да прыти. Даже для мыша невеликих моих сезонов, кульбиты под перекрёстным огнём - то ещё приключение. Обняв колчан и лук, я бросился под защиту верного камня. За лопатками вкралось аспидское шипение. Содрогнулся дощатый настил. Обдало маслянистым жаром. Перекатившись, я увидел, как сосед, склочный пожилой землеройка в жёлто-зелёном камзольчике, сбивает пламя со взявшейся тесины. Любимой широкополой шляпой. “Он никому не позволял даже примерить её…” - заметилось мне. Когда я успел изготовить стрелу - не помню; по великому счастью, хвостовик уже опирался на тетиву, когда я глянул в просвет. Хорёк не замечал меня. Наверное, оттого что всё его внимание было теперь собрано для выстрела в спину моему соратнику. Тот затаптывал паклю, брошенную зажигательной стрелой, и всеми грозовыми сезонами поносил зверей, из-за которых славная дедова шляпа ныне обратилась горелой тряпицей. Закрепившись в яблоневой кроне, вражеский лучник прицелился и вобрал стрелу до наконечника. Мысли у меня замерли, глаза и руки сделали всю работу сами. Дуэль выдалась скорой. Хорёк упал, выстрел его рванул по листве. Мой товарищ остался жив, по-прежнему словоохотливый и сварливый. Покончив с палом, он разогнулся, всласть крякнул о пояснице, осмотрелся и с вмеру обидным обзывательством толкнул меня, замешкавшегося у прогалины, за каменный щит. Где я только стоял, выросла новая горящая стрела.


Сидя на галерее, смотрел я сквозь цветущий сад и видел хорька, что срывается с узловатой ветки и, наверное, уже не живой, выпускает стрелу в яблоневый цвет. В его шее засела моя стрела. Ясеневая, с железным наконечником. Та самая, что мгновение назад скучала в моём колчане. Точно такая же, как остальные, оставшиеся. Стрела. Моя. Во вражеской шее. Хотя целился-то в сердце. Чуть не промазал. А если бы теперь и промазал, то не нарочно. Уже не падаю в безмыслие, как намедни. Тогда отчего же снова не изготавливаюсь к бою? Отчего сижу и смотрю на окна, крыши и тропинки, что подвизался защищать? Просто мимолётная усталость. Отдышусь мало, наподдам по дрянной ветке. Туда, кажись, опять взбираются. Как бы спилить её вовсе?..

Edited by Шиповник
Link to comment
Share on other sites

II

 

Дед кликал меня зябликом. Ежели сердился, так свиристелем. Сердиться ему было с чего. В мои сезоны, вместо того, чтобы думать о женитьбе, я бродил в пустошах и развлекал птиц игрой на тростниковой панфлейте. В досужее время, разумеется. Сразу после зимы, пока отец и дядя ещё не подвезли с юга хлопку нового урожая. И за листопадами, когда все рушники, скатерти да палатки уже распроданы, а старшие сводят выручку с убытком за минувшее лето. По краям дед видит лучше чем напрямик. И стоит мне примоститься на лавке с портняжным ножом и охапкой пустотелых стеблей, так непременно и оглянется. Поправит зрительные стёкла на носу, поникнет безнадёжно ушами-усами, отмахнёт костистой ладонью да и возвратится к чернильным палочкам-галочкам. Подумает навроде: “Вот-де зяблик-свистульщик сыскался на мою старую головушку…”


Когда дедуля мой ещё лепетал первые слова, семейству его досталось бежать от родимого крова. На портовый городишко, где трудились они в парусной мастерской, напали пираты. Лютое горе тогда стряслось, да от прадедовой памяти ведомы нам только плач безутешный в ушах, зной пожарища на спине да копоть горькая в горле. Всё понаслышке. А не так если б - ни отца, ни меня и на свете бы не было. Разного моим довелось изведать, прежде чем обосноваться за Мшистой рекою, на левом берегу Нортфорского ручья. Паруса здешней навигации не в потребу: на плоту - шест сподручен, при лодке - весло. А ветрила наши разве только на север поставлять оставалось - к верфи на Утёсах. Токмо и там дела на нет сошли, ввиду пиратских набегов с Восточного моря. А коль бы и не так - всё одно - не осилить без цеховой оснастки прежнего ремесла. В былые-то дни прадед по цеху плотничал, прабабушка пряла шёлковую нить. Вместе ткали белые, лёгкие паруса. К другому чему особенного навыка не имели. Да что поделать? Прежде паруса были - нынче стали палатки да рубашки. Прежде шёлк в пользе - теперь всё больше лён в дело употреблялся. Сами и растили его, сами трепали, сушили да красили. Здешние поначалу говаривали: не пойдёт, дескать, занятие. С Красностенской ярмарки ситцевые платки да сарафаны везут, всё вниз по рекам. А вам не то что шёлку - хлопку-то взять неоткуда: первые хлопки ажно за Великим Южным Потоком начинаются. Далёконько. Растите уж лучше брюкву да малину. И занятие пригодное, и совет дельный. Тем и стали жить, не тужить. Да только нейдёт у прародителей из дум затея швейная. Знакомит отец сына с резцом да стругом. Цветною вышивкой мать невестку и дочь завлекает. А сезоны, знай себе, идут. Дедушка мой в науке родительской навострился, с местным мастеровым зверьём знакомства перенял. Мало-помалу, а завели мы и прялки, и станы ткацкие. Сторговали однажды у коробейников нераспроданной шёлковой пряжи. Сработали по старой памяти малых парусов. Брат дедов с шурином, как паруса те отдали на Усть-Моховскую верфь, скоро вошли в дружбу с мореходскими выдрами. Открылась тогда у нас прямая торговля по гаваням Южноземья. В сезоны те, опосля как владыка барсучьей горы плавание великое на Западных морях учинил, долго не видать было разбойников. От Зелёного острова до Ревущего потока, а то и дальше, разъяснелось. Стали мои всякий год на юг малину да шитьё возить, а обратно - когда морем, когда и посуху - шёлк да хлопок. Подалось дело! Шитьё да огород, вечер да утро - живём, не тужим, себе на радость, другим в пользу. А там и я народился. Рос потихоньку среди дружных трудов и несказанных лесных красот. Пока мал был - всё заботы учинял, когда и озорства всякие, вестимо. А как в ум входить начал, то сделался отцу и матери помощником. Где ось у прялки поправить, где челнок выстругать. А когда и себе - новую дудку. Чем не жизнь? Чем не занятие?


Только донимать родных и соседей самозабвенными трелями да переливами нынче не довелось. Оказия дельная вышла: коробейники с севера пожаловали. Едва плот и пара долблёнок показались на излучине, по голосам да песням дед признал старых знакомцев. Нелегко идти шестами супротив течения, хоть и порожними, да по отмели. Пристали с радостью. Шумной компанией отужинали: шесть землероек, здоровенный морской выдра да пара кротов. Хвастовство, споры, байки, смех, общие воспоминания. Дедушка попросил меня изобразить что-нибудь эдакое. Только чтобы ни “ах”, а “эх!” Ну, я изобразил. На камышовой двоянке, что сработал прошлой зимой. Плясать взялись так, что опрокинули котелок с похлёбочными одёнками прямо в костёр. Угли сердито зашипели, погас огонь. К лучшему. Позабылись. Даже здесь, вдали от морских берегов, яркое пламя стоит разводить лишь среди высоких камней. Мудрый стародавний обычай. Кровью политый.


Отрядили меня в дорогу, понятно, не для того, чтобы случаем с глаз долой спровадить. Поручений надавали выше крыши. Свезти на ярмарку рубашки, котомки да занавески, что прошлым годом распродать не успели. Закупить маринованных подосиновиков. Для сестёр младших привезти леденцов и грушевой пастилы. Отвезти к побережью образчик шёлковой парусины не вверили. Не оттого, что нос не дорос, а потому что не по дороге оно было. Скатку тонкой, прочной и особо напитанной от возгорания ткани дед обернул рогожей и вручил исполинскому морскому выдру. Тот намеревался спуститься по Мшистой до командорской верфи. Приглянется материалец - жди крупного подряда - найдётся умению применение. Паче остального, предстояло мне доставить наш старый прядильный станок отцовскому товарищу. Могучий да смекалистый по части зубчатых колёс, ёж-иглобок по-прежнему живёт и трудится на кузне, у родника под северным склоном Барсучьего носа. Есть у них с отцом одно измышление. Вот, погнав давеча за плетень ребятишек с их колючими кувырканиями, загромоздился он супротив отца над эскизами, и целый-то день, нос к носу, смекали они, как приспособить ремённую передачу прялки для восприятия движения от оси водяных крыльев. Того мало - за пару дней выдумали мастера перекидную раму с разновеликими шестернями. Сдвинул рычаг - прилегло к валу большое колесо - заспешили кудельные нити по веретёнам. Гляди, не зевай, чтоб не выбежала кудлатая охапка, не прервались мягкие витые лучики. Привлёк рукоять обратно - уступает великое колесо место для малого. Идёт нитка сноровистей. Ещё на раз - и вовсе стихают зубчатки, успокаивается прялка. Загляденье! Условился отец с тамошними артельщиками - первым соразмерным плотом доставить затейливый станок своей придумки для испытания не с ручным - с ручейным движителем. Только бы на плоту хватило места. Места на плоту в аккурат хватило.


Вручили мне отцовский боевой посох. Виды повидавший, ломаный да затёсанный. Отцу он стал коротковат, и он обзавёлся другим. А для меня этот как раз пришёлся по росту. Поднимая глаза к синеве, мать просила, чтобы эта штуковина мне нипочём не понадобилась. Дед напомнил пару наскоков и приказал не быть обузой для спутников, “если вдруг чего”. Гостинцев нагрузили полный коробок. Накидку кружевную - для тётушки такой-то в боровом ежином хуторе. Черничные чернила - для дядюшки другого-то из второй заречной кротовой бригады, если повстречать доведётся. Кулёк с высушенным пурпурным тысячелистником - для семейства полёвок, знакомых с нами через четыре землероичьих носа. И пятое, и двадцать пятое. С тем и отправили меня в дорогу: всё-де лучше, чем болтаться по округе с затеями дудочными, “пустыми и несмысленными”.


Теперь, когда сражённый хорёк больше не маячит передо мной, не запросто взять в толк, что явственней: лихоманка новой переломленной стычки, или нерасторжимые дедовские объятья, шквальные его прихлопывания по плечам, по спине? Рэдволльское подворье с его рядами цветущих черешен, или платок, расшитый луговым разноцветьем, что, удаляясь, летит по ветру в материнской руке? Дом остался далече. В моих пальцах - оперенье стрелы. Чует она тетиву. И своим часом пойдёт на цель. За Рэдволл!

Edited by Шиповник
Link to comment
Share on other sites

III

 

Ни шатко ни валко, дотолкали мы судёнышки наши к большой переправе через Мшистую - три восхода прожили. Барсучьего извоза не было. Тележку, что неожиданно просто одолжили у торопливого сони-мельника, за два ячменных каравая, взялись тянуть сообща. Ох, как недоставало теперь нашего крепкоспиного друга - мореходского выдры! Попрощался он с нами у ручейного истока, плот у плотогонов наших в попечение принял, и до своих подался - по течению да с ветерком. Нам же посуху путь-дорога пролегла.


Кое-как скреплённая кладь моталась в кузовке. Утомительно препираясь, землеройки то и дело менялись местами, решая, кому толкать, а кому тащить. Братцы-кроты добродушно щурились, пожёвывали корни сельдерея, подзадоривали нас делом и прибауткой. Ловко сгоняли с пути бокастые валуны. Так и плелись мы по разбитой-размытой дороге, в средостениях злющей крапивы, сквозь душный комариный зной. Притомились, хоть язык на плечо, пока вытолкались к рудничному предместью, возле которого обитал в кузне отцовский знаемый. Всю дорогу я опасался за сохранность вверенного мне сокровища - прялки семейной работы-выдумки. Когда же мы вступили на околицу села, куда шли, тревоги мои стали о другом. “Стой! Чего шастаете торной дорогой? - ухватился за оглоблю крикливый смурной полёвка, - Живей к обозу!..” Махнув двоим соплеменникам, он велел пристроить нашу колымагу под номером, который я от нежданности тут же позабыл. Нас взялись препровождать мимо дворов.


Над округой властвовало смятение. Жители спешно покидали дома. Громоздили на арбы и телеги дорогой сердцу скарб. Спорили, не в силах разъехаться на узких тропках. С причитанием и руганью сгружали невместимое: “Только еда и оружие!.. Из одежды - самое необходимое!.. Куда ты вьючишь этот буфет?.. А это? Это ж цельный трон, а не табуретка! Долой!..” Видя то усердие, с которым седой крот и пара молодцеватых мышей устанавливали порядок в колёсной веренице, я стал всерьёз переживать за свою поклажу. Старший из наших кротов справился у здешних насчёт причин всеобщего отбытия. Выяснилось, что к югу от леса Цветущих Мхов объявился какой-то Хлыст. Клуни Хлыст. Никогда не слыхал о таком. Зато местные оказались здорово наслышаны. Обрывки разговоров иной раз достигали моего слуха. И тогда уши хотелось завернуть в трубочки, да скрепить берестой. На руках и закорках ревела мелюзга. Женщины хлопотали с пожитками. Мужчины брали кинжалы, сабли, луки, строились вдоль обоза. С тревогой всматривались в лес. Ничего не скажешь - съездил на ярмарку…


- Шестнадцатый! Что в повозке?
Я вздрогнул. Грузный седой крот в салатовой безрукавке привстал на ось и отдёрнул крайс полотнища, коим была закрыта прялка.
- Цеховое оснащение, - как можно уверенней ответил я.
- Не положено, - прогнусавил крот, замотав дюжей головой. - Сгружай!
Тут у меня коленки натурально подкосились.
- Пожалуйста, не надо! - взмолился я. - Мы ведь не здешние! Проездом только! Дед велел станок в починку свезти! Неможно мне его сгрузить! Меня же дома прибьют!..
Подошёл мыш, по виду - отцовский ровесник. В холщёвой косоворотке. С коротким мечом. Глянул на мою разнесчастную физиономию. Лицом прежний остался. Не церемонясь, вспрыгнул в кузовок. Мельком оглядел машину. Перемахнул обратно через бортик на дорогу.
- Пусть везут, - распорядился мыш. - Не дребедень какая. В Рэдволле сгодится.


Преисполненный благодарности, я поклонился избавителю в пояс. Тот отмахнулся - дескать, не стоит - и поспешил на оклик собрата, к авангарду колонны. Урча себе под нос, крот заковылял дальше: “Семнадцатый! Чего там у тебя такое?..” Значит, обоз пойдёт в Рэдволл! От ликования, мгновением расцветшего, захотелось прыгнуть в самое небо. Это же надо! Я побываю в Рэдволле! Сколько всего довелось мне слышать о древней обители из уст путников, чьи плоты, поднимаясь по Нортфорскому ручью, чтобы дойти к мосту Срединного пути через Мшистую, швартовались в вечерний час у нашей маленькой пристани… Какого дельного ремесла не знают в Рэдволле? Чего только не растёт в тамошних садах-огородах! А уж пиры затевают - по всем далям слава гремит! Но более всего желалось мне повидать тамошнюю библиотеку. Нипочём не осилить мне и единого летописного фолианта, но дорогого стоит хотя побыть вблизи тысяч страниц, запечатлевших были родной старины. Скольких героев знала наша земля! Узнать бы хоть имена… А вдруг и про тех записано, о ком дедушка сказывал? Коль узнать доведётся - непременно дома порасскажу.


Наконец, тронулись! Дрогнув, с растерянной жалобностью скрипнула в кузове прялка. “Меня же дома прибьют!..” Мы оставляли деревню, перед глазами стояли дед, мама и сестрицы, собравшиеся на причале, проводить меня. В покраснелых ушах моих звучали их заботливые напутствия. И то, как напоследок обласкали зябликом. Глаза мои хорьковые заволокло. В гортани жгучий комок встал. Со стыда хотелось провалиться сквозь землю. Какой уж там Рэдволл…

Link to comment
Share on other sites

IV

 

Добрались благополучно. Выдриный гарнизон, что дежурил под стенами, разделил обозную вереницу надвое. Мы встали к главным воротам. Вещи проходили досмотр. Поговаривали, что из-под одной телеги уже вытащили лазутчика. Может, и выдумки. Ребятня в восторге: взаправдашняя война! Мальчишки фехтовали на веточках, лазали под оглоблями, сновали тут и там, врезаясь растрёпанными макушками в бока смурных отцов и озадаченных старших братьев. Девочки жались к матерям. Я глазел на высоченные стены, тщась разглядеть позём знаменитого Джозефа через оконце колокольной верхотуры. Как бы ни напёрли эти выдры, нипочём не дам в трату отцовского станка. И уж конечно на стану скулить, что-де “дома прибьют”. Вот уж дудки! Воспомненная панфлейта под рубахой ребристо отозвалась пальцам. Не посеял. Уже здорово.


- Из фабричных будешь? - капитан-выдра, облачённый в красную тунику поверх кольчуги, с интересом покачал приводное колесо невиданной машины.
- Точно так, - настороженно угадывая намерения офицера, ответил я.
Прижатые уши, натопорщенные усы, побрасывания туда-сюда хвостом выдавали моё недоверие вкупе с готовностью отстаивать вверенное достояние. Отвлекшись от прелюбопытного “оснащения”, страж внимательно посмотрел на меня с прям взаправдашней улыбкой дяди моего, когда тот в шутку да в науку на посошках-палочках со мной сходился. Знать, по нраву пришёлся капитану мой боевой настрой. Оно и ясно - нынче боевитость при деле. Так вот и простояли - он колёса отцовские покачивает, а я щёки дую, да грудь колесом кажу. Кусок хлеба с квасом прожевать успевалось за то время!
- Ладно, будет тебе хмуриться, - слезши, выдра указал на большое крыльцо между аркадой и цветником. - Уж больно любопытная у тебя машинерия. Добро пожаловать в Рэдволл!


Поначалу я опешил оттого, что имущество прибывших раскладывается на лужайках и подвергается спешной сортировке исключительно по родам употребления. Продовольствие, нехитрая мебель, которую правдами и неправдами удалось спасти от суровых обозников, одежда - всё в один миг сделалось общим! Роптал мало кто. Мимо сторожки проходили семейства и товарищества, здесь же все сделались одной семьёй. Прикидывали друг другу рубахи, отдавали сарафаны, платки, принимали накидки, платья. Табуретка, обвинённая давеча “троном”, отправилась в какой-то Пещерный зал. Выходит, и пещеры тут есть? Надо же! За прялку теперь я был спокоен. Её со всякой предосторожностью отнесли в ткацкие мастерские, чтобы изготовлять нитку для шитья и починки одежды. А быть может, и для реставрации здешних гобеленов. Удел семейной ценности я воспринял, как огромную честь. Покамест война, а там - отец да здешнее начальство промеж собой все закавыки порешают.


С вооружением дела обстояли особо. Мужчины ревностно придерживали рукояти сабель и кинжалов, не намереваясь расставаться с достоянием, что служило во всякой фамилии по скорбному и славному предназначению как минимум единожды в поколение. Арсенальный склад заполнялся ни шатко ни валко, к вящему неудовольствию здоровенного зайца, который притоптывал вокруг да около, скребя ведомость серо-желтоватым синичьим пером. В укладку шли, в основном, скородельные дротики, луки да копья. Видел пару мечей. Их пожертвовали старики, что хранили амуницию вместе с памятью о давно минувших сезонах удали. Тем, что с алой перевязью, некогда воевал единственный сын объятого сединой белки. Оружие возвратили с юго-западного берега с известием о гибели ратоборца. Завещать клинок стало более некому. И такое бывает. Отцовского посоха я не отдал. Едва ли кто предпочтёт его крепкому копью. И не управится с ним никто лучше меня, “если вдруг чего”. И вообще, это память о доме.


У скатертей с провиантом хлопотали здешний повар и хранитель погребов, мыш и ёж, оба дородные и в сезонах. “Опись на долгую осаду!” - наставляла помощниц юная мышь, которую вскоре окликнули Василикой. Осада! Вот это да! Вот это приплыли! Сызнова переполненный мимолётным восторгом, в мыслях я уподобился тому “гороху”, что носился теперь с воинственными криками среди цветущих кустов и палисадников, под недовольные оклики мамаш и нянек. Хлеб и засахаренные земляные орехи отдал я помощницам Василики. Вполне милые девушки. Боязно и больно, что над их судьбами нависла тень войны.


Ужинаем в саду. Суповые котлы принесли прямо туда, где Бэзил, тот самый здоровенный заяц в красном саламандастронском мундире, с увлечением наставлял в служивых премудростях разношёрстный отряд новобранцев. Меня зачислили в пятую учебную пятёрку. Придали лук и кинжал. Записали на снабжение стрелами. Пока всё на пергаменте. Сказали, что завтра выдадут в самом деле. Зато уже подобрали мне кольчугу да островерхий шлем с подвязками, вдосталь просторный, чтобы мышу было куда запрятать уши. Никогда не нашивал боевого доспеха! Сердце колотится в нём - будь здоров. На удивление легка на плечах стальная рубаха, но как сложишь - так и через стену перескочить недолго. Трапезничаем. Бэзил наворачивает за пятерых. Втихомолку его кличут “ходячим брюхом”. И ему то, вроде, известно. Шутят: хотим скорей одолеть Хлыста - заслать надобно “ходячий наш живот” в неприятельскую харчевенную палатку. Сам же давеча хвастал, что в маскировке докой слывёт. И куда он, кстати, девает уши, когда собирается на разведку?


Свечерело. По фиалковому небосклону рассыпались первые робкие звёзды. На стенах и у ворот дежурят “старики”. Нас, необстрелянных, гоняют от лестниц, не хуже как воспитательницы неуёмных своих подопечных с берега пруда. Одна за одной, вступили цикады. Я валяюсь в рэдволльском саду, придавив ладони затылком. Ароматы цветущих слив, яблонь и черешен можно есть ложкой. Толкунцов-кровососов нет. Как нет в душе забот и сомнений. Воздух невесом. Время забылось. Нам грозит война. И жизнь теперь едва ли может быть прекрасней. Пригубив панфлейту, я пробую вторить звёздам и травам. Сами собой пальцы прикрывают и освобождают дырочки. Нарождается простецкий мотив без начала и без окончания. Вот будто бы кто со стены рассмеялся над моей игрой. Наверное, кто-то из выдр. Мыши так не громыхают. Наигрываю. Дышу. Тяжелеют веки. Мелодия перемешивается с гомоном подступающего сна…


“Эй, ты! Зяблик!” Вскидываюсь. Узнаю голос нашего длинноухого наставника. Приподнимаясь на локтях, силюсь разглядеть его за парапетом аркады, уже едва различимой в густых сумерках. “Да-да! Не вздумай притворяться спящим, будучи разыскан и обнаружен! Ступай не медля сюда!” Я поднялся и заспешил по тропинке к большому дому. Боязливые мураши подгоняли шибче, нежели вдруг ошутившийся ночной холодок. Разве успел я чем набедокурить? “Негодник ты эдакий! Ишь, чего измыслил - убаюкивать охрану!” Дрожьмя подступил я к исполинскому военачальнику, и втянул уже голову, ожидая, как тот сейчас отвесит перчатищей по прижатым моим ушам за дудочное самоуправство, как на плечо мне по-отцовски бережно опустилась заячья ладонь. “Чего ради мёрзнуть в саду? Ещё простудишься. Беги в Пещерный зал и угостись паужинком. Стакан тёплого мятного чая с ежевичными тостами дела не испортит, не так ли?” Гроза лишь почудилась. На улыбку Бэзила я ответил радостным киванием. “Вот и славно! И сыграй, будь другом, эту чудную колыбельную детишкам. Они, видишь ли, слышать ничего не желают о постелях, снах и распорядке дня. Поверишь ли - с ними никакого сладу нет!..”

Link to comment
Share on other sites

V

 

“Четыре из десяти! Старайся лучше, воин!” С неудовольствием обозрев мою полупустую мишень, Бэзил перепрыгнул к ежу чуток постарше меня - растрёпанному, курносому, задорному. У того получалось не в пример лучше. Его мишень напоминала гигантскую пустынную колючку. Или перепуганного дикобраза. Или его самого, изрядно раздикображенного. Присоветовав молодцу пару мастерских приёмов, заяц вознамерился, было, поощрительно взъерошить ученический вихор, но вовремя спохватился. И зачем этому парню лук со стрелами? Ему довольно прокатиться по неприятелям спиной да боками - клочки бы остались от них, да, может, закорючки, окромя дурных воспоминаний… Выдохнув, руководитель учебных стрельб оправил перчатку, отёр физиономию платком и отправился к следовавшему номеру. Увлечённый сосед мой тем временем вновь приладил стрелу, и, сызнова поразив мишень, радостно тряхнул игольчатой копной. Что ж, ему ученье впрок. Зато он не умеет играть на панфлейте. А другой мой сосед, пухлый писклявый полёвка, вообще не попал доселе ни разу! Ни лука верно удержать, ни стрелу к тетиве приладить не может. Злится только, да фыркает. Пособить ему, что ли?..


Задолго до обеда, малый уже стрелял не плоше меня. Правда, и не лучше. Придерживая ошнурованную лучную рукоять поверх его хвата, я выверял дальность и наклон очередной атаки. Не менее чем в половину того веса, что легко помещался в Бэзила, меня распирала деловитая значительность: за стрельбами наблюдал здешний настоятель. Соединив широкие рукава, среди погожего утра он поёживался, как на холодном ветру. Точно столковываясь с кем, осанистый старик то с одобрением кивал, наблюдая за дождём тугих попаданий, то вдруг скорбно поникал пепельной головой. Наконец, глубоко вздохнув, он развернулся и зашагал в сторону первого крыльца. Великодушие и твёрдость почтенного Мортимера тут у всех на слуху. Но не знает он, как быть с войной. Во главе обороны стоит хранительница порядка и устава - матушка Констанция. Уже видал её, когда она говорила с Бэзилом, переставляя тростью камешки на траве. Огромная и могучая, как тот колокол! Хотя, нет. Как скала. Голоса её совсем не припомню. Войску достаточно её взгляда. Сам Бэзил слушается её непрекословно. Как знать, может, в её жилах течёт кровь правителей Саламандастрона? Признаться, не хотел бы я при случае попасться барсучихе под горячую руку. А вот и она. Встретила попечителя на ступенях и развернула перед ним большой пергамент. Наверное, карту или план. Что-то объясняет. Слушает возражения. Причём решительные. Вероятно, почтенный Мортимер - единственный, кто отваживается поспорить с военачальницей. А это кто же посредь них остановился? Девица. Совсем юная. Похоже, та самая Василика. А с нею ещё какой-то парнишка в зелёной хламиде. Ба! Он ведь помладше меня! И зачем они таких ранних допускают к военным бумагам? Чудно да дивно. Меж тем, Василика проходила по документу веточкой, ввиду совершенного внимания матушки Констанции. Та всё кивала. Похоже, тот малец и Василика - уже не просто молодь. К редкостному совету приблизилась ещё одна дама - рыжая белка в полевом платье. С луком, почти как у меня, только побольше. Рядом с нею, опираясь на трость, следовал совсем древний, согбенный старец. Вот это усы! Длиннющие, чуть не до пояса. Вроде бы это Мафусаил, здешний летописец. Напроситься бы к нему в библиотеку, помощником! Эх, не до того теперь. Прибывших выслушали, после чего все вшестером спешно поднялись в Большой зал. По всему, затевается нечто важное…


“Чего уставился? Никогда не видал штабного совещания?” Лук, на верх которого я навалился подбородком, аки на посох… Кстати, а где мой посох? Ах, ну да, я же препоручил его кротоначальнику на хранение… В общем, лук мой подвернуло, изогнуло, повело, и я чуть не свалился на ровном месте. Бэзил придержал меня под руку.


- Могу ли я осведомиться, сэр, - подступился я со всей предупредительностью, на какую был способен, а выдал, точно какой лоботряс с околицы, - кто этот, ну, который с Василикой?..
- Его зовут Маттиас, - явно не одобрив моего тона, с нарочитым почтением ответил Бэзил, а затем вдруг навис надо мной, склонив уши наподобие козырька. - К слову, старина, если ты вознамерился посоперничать с ним за внимание прекрасной леди, я бы тебе этого никак не посоветовал. На днях он одной левой свалил громадного крыса.
От возмущения ли, от неожиданности, от уязвлённого самолюбия или от всего и сразу, я поперхнулся и едва не закашлялся. Крыса? Громадного? Одной левой? Вот этот самый… Э… Ну… Пострелёнок? Свежо, однако, предание!
- Да неужто? - прищуром я постарался скрыть испуг от собственной дерзости, и тотчас переменил тон. - Прошу прощения, сэр, я лишь хотел сказать, что, быть может, в этой истории есть некоторое преувеличение…
- Неужто? Преувеличение? - артистической вспышкой гнева Бэзил не сумел скрыть неизменно-доброго ко мне расположения. - Да-да, юноша! Быть может. На самом деле негодяю досталось веткой старой лиственницы. Что, впрочем, не умаляет заслуг нашего юного воителя. Подумать только - он совершенно один отправился с вылазкой во вражеский лагерь, освобождать пленников. И, спешу тебя уверить, уже в этом-то нет совсем никаких прикрас!


Оповестили к обеду. Солнце поднялось высоко и стало мешать, в унисон с поварами принуждая оканчивать занятия. Лука я не отложил. Отчего-то захотелось подольше подержать в руках подлинное боевое оружие. “Одной левой…” И зачем я напросился на правду? Поусмехался бы ещё с часок выдумке   наставника, полагая, что-де рисует добра молодца для пущего уважения прочими. Чтобы его при случае и подбодрить на безобидное да сохранное какое дело. А теперь - вот те на! Про бандитский лагерь, про пленников, про одиночную вылазку - не шутят. Во всяком случае, не в подобных обстоятельствах. Нет, по всему, дело обстоит именно так, как поведал Бэзил. Бывалый разведчик, он и впрямь по высокому достоинству ценит побратимство с этим Маттиасом. Груши и горностаи! Чего ради втемяшилась мне эта его вылазка? С чего так саднит и сверлит внутри? И - что гораздо важнее - откуда вообще берутся такие герои? Эх…


- Видно, мне не стоит удивляться, что он в военном совете… - разнимая словно незрелой айвой сведённые скулы, пробубнил я.
- Вот именно, старина, - будто бы не замечая моей подавленности, Бэзил забросил в пасть редиску и с аппетитом захрустел. - Что до совета - прими совет: меньше знаешь - крепче спишь. У нас в полку так говаривали. Ну, всё! Марш обедать!


Крепко потрепав мой вихор, Бэзил поскакал на крыльцо. Приободрённый, я обернулся к линии огня, вскинул лук, и, прилаживая стрелу за стрелой, дал подряд четыре атаки. Плечи оружия легко воспели. Приставив ладонь козырьком, я остался доволен. Эх! Видела бы Незабудка... Да и Василика тоже. Три стрелы - ровно в круг, одна - прямиком в яблочко. Сегодня, кстати, яблочная запеканка. На десерт. После свекольной похлёбки, рагу из брюквы с укропом, луково-картофельных оладий и рулета с белыми грибами. Налопаюсь от пуза. Да-да. Вот так вот. Жизнь прекрасна!

Edited by Шиповник
Link to comment
Share on other sites

VI

 

Сменились из караула. Ранний вечер. Облака. Скудный ужин прямо под галереей. Песчаник стены приятно холодит лопатки. Правое предплечье давит свежая льняная повязка. Под нею лениво жгут целебные травы. Сил нет. Четыре стычки за стражу. Гудящей рукой таскаю из треснувшей миски салат “сделай сам”: кружок моркови, кусок репки, луковое колечко. Поговаривают, что это последние овощи. Как выйдут, станем делать вылазки в лес Цветущих Мхов - добывать съедобные коренья и лебеду. Ничего, не пропадём. Здешние повара даже из кореньев и лебеды состряпают пир горой. Отведал, и годен вновь к труду, к службе, к веселью. А ежели ко времени - то и на боковую. Нет в груди камня - стрелою взмоешь в отдых. Полетишь одуванчиковым семечком сквозь незаходимый свет над лугом, которому нет ни конца, ни края. Или просто проваляешься на соломенном лежаке, без видений, лап и хвоста. Тоже славно. Основатель Мартин, отважный воитель древности, по легендам, трудной годиной посещает сны рэдволльцев, чтобы надоумить и поддержать. Мой дед не велит запросто доверять снам. Чтобы не сделаться боязливым и мнительным. И чтобы оттого ненароком не оступиться. “Внук, держись тропинки, что выводит к Светлому Лугу. И что надлежит тебе на этом пути узнать - непременно узнаешь. О прочем не волнуйся попусту. Всему свой черёд. Приспеет час - даруется тебе и мысль, и слово, и поступок. Главное - вышины не забывай…” Деду своему я верю. Он точно знает, что говорит. Ну а Мартин знает, что делает.


Дожёвываю. Слева. Только слева. Справа ненароком схлопотал по зубам. Ой! До чего же твёрдая попалась морковка! Зайцы и забрала! И как меня только угораздило попасться под локоть старшему! Увлёкся боем. Вздумал сменить диспозицию. Самовольно. Перебегая через два расчёта, споткнулся и хватил мордой о стальные кротовьи наручи. Предводитель нашей пятёрки в аккурат тогда взводил свой чудовищный лук. Выстрел я испортил. Пришлось извиняться. А потом разболелась челюсть. Едва осилил обед. Не так уж далеко от нас, в дюнах, проживает Крокус - то ли Кедрощёк, то ли Кедрощёлк, с семейством. Этот ёж на всю округу славится умением избавлять зверей от зубной хвори. Вот как дед рассказывал: садишься ты на мягкий моховый пуфик, разеваешь пасть. Обкладывают тебе всё защёчье толчёными травами, так что вскоре пол-морды будто и не твои. Дальше знай, не страшись - заорудует ёж с онемелым зубом коваными крючками да точилками. Подёргает, поскоблет, потолкает. Пожурит, что-де раньше не собрался. Тем временем дочери намелят пыльцы из мрамора или иного какого крепкого камня. Добавят разных смол да соков. Приготовят пахучее тесто. Возьмёт его Крокус и залепит злосчастную зубную пробоину. Одно солнце да одну луну есть не моги вовсе, а воды пить - с осторожностью. Зато после - горя как не бывало! Вот бы теперь туда - и сразу обратно! А то в здешнем лазарете излечивают разве только простуду, ушибы да желудочные колики. Хотя, стрелу, конечно, тоже, вытащат. И шкуру посечённую заштопают. Да и полоскание из шалфея с толчёной гвоздикой уняло боль. Так славно уняло, что можно будет уснуть. Даже если всплакнёт пустоватый желудок. Хлыст, вон, самых жирных карасей закусывает кобыльим сыром, и каждую ночь проваливается в лютый кошмар. Так орёт, аж тут слыхать. Нет, лучше уж пусть болят зубы…


Только забылся - и вновь подъём. Темень. Факела. Бежим на галерею, к нашим зубцам… Эх, полоскание уже не действует, так что не надо про зубы подумывать! Впереди наш неугомонный геройский крот. За ним - долговязый разворотистый выдра, вечно сердитый землеройка, я и мой приятель - полёвка, что стреляет уже получше моего, а всё держится меня, будто я ему командир или давний приятель. Арбузы и арбалеты! Опять у него шлем съезжает набекрень! Придётся подмогнуть…


Мы у позиций. Снаружи ни единого шевеления. С чего тревога? “Тревога! Все на южную стену!” Оклик старшего - как ушат колодезный! Привычным порядком следуем за командиром. “Подкрепление! - воспряли у бастионов. - Сюда! Бей супостата!” Блам! Клац! Длинь! Один за одним, вонзаются в стену штурмовые крючья. Рукопашная! Луки за спину, клинки наголо! Каково это - сталью - в живое?.. Миг - и будто новая стена отрезала меня от сражающихся товарищей. Вынырнув из ночи, окутанный тенями и факельным блеском великан с храпом занёс надо мной кривую саблю. Не знаю, и не хочу знать, куда я вонзил кинжал. Помню лишь, как мой кулак, упираясь в гарды, почуял сперва грубую одёжную ткань, а затем - горячее липкое месиво. Сабля грохнула по доскам. Я отпрыгнул шагов на пять обратно. Выпустив слабый рык и пошатнувшись, к моим ногам рухнул исполинский горностай. Из-под грузного тулова плыла искрасна-бурая лужа. Я вновь отпрянул. Стошнить было нечем: ужин давно разошёлся, а завтрак ныне встал под вопрос. Кругом клокотало сражение. Звенела сталь, рвались крики, стонали доски. Опершись на угол зубца, я засобирался уже, было, как тогда, после не самого первого, свалиться в забытьё. Но тут, сквозь рой моих тяжёлых светлячков, на край стены брякнулся новый штурмовой зацеп. Едва руку не отхватил! Перегнувшись, я увидел лисью харю. Глаза горят, в зубах - кривой нож. Вслед за лисом взбирались, хватались и скребли дебри лап. Сколько ворогов там карабкалось, сосчитать я после не смог. Просто не знал, сколько следовало поделить на четыре. Помню лишь, как пронырнул кинжалом под основание плетёной лестницы, и с силой рванул лезвие наверх. Зацеп соскочил на галерею. Снаружи взорвался разноголосый вопль, шорох и скрежет. Затем будто бы повалили наземь торбы со старой свёклой вперемешку с тяжёлыми берёзовыми чурбанами. Стонов и ругани осталось не в пример меньше прежнему хриплому гоготу и смертным сулениям. Подбежал наш главный крот, нагловатый выдра и крепкобокий седоусый мыш, из южных пятёрок. Прихватили они моего подзабытого уже горностая, и без лишних церемоний сбросили со стены, вслед за его клевретами. Тут мне опять заплохело. Кто-то подхватил меня под руки, и вот я, сквозь дурную пелену, смотрю, как крот и мыш делят трофеи. “Сгодится?” - поднял крот бывшую горностаеву саблю. “Сгодится…” - мыш глядит вдоль зазубренного клинка, и затем ловко пристраивает его за спиной, в диковинном открытом креплении. Затем уходит и возвращается с неимоверно жуткой штуковиной. Короткая толстая палка, цепь и набалдашник, унизанный железными клиньями. “Тебе, братишка, сподручней выйдет управляться…” - придерживая колючую гирю, мыш препоручил кошмарное чудовище нашему кроту. “Коли окружат меня - в самый раз будет!..” - с обычной добродушной улыбкой крот принял грозный подарок. Слыхивал я о таких страшилищах. Занятное у них название. “Восходящая звезда”. И кому пришло в голову?..


Мы отбились. Но то-то и слово, что едва. Я, можно сказать, отсиделся - загромоздив проход своим горностаем, сберёгся в тени угловой башенки. Нет, не со страху. От растерянности. Другим пришлось жарко: бандиты напирали, забыв о своих дражайших жизнях. Как выяснилось вскоре, перед приступом они наелись пёстрых грибов, галочьих ягод и ещё какой-то белиберды. Но и дурман подвёл разбойников, как прежде презрительный нахрап, а затем - страх перед собственным предводителем. “Бой окончен! Возвращаемся на посты!” Вроде, все целы. Да и я в полной мере пришёл в себя. Нужно только поскорей вычистить кинжал.

Link to comment
Share on other sites

VII

 

Череда высоких, сводчатых окон занавешена - чтобы яркий свет не тревожил лежачих в общей палате госпиталя. Под нужды раненых определили просторные опочивальни. Здесь владычествуют прохлада и тишина. Здесь неплохо. Только дух тяжеловат. Почтенный Мортимер, сменив настоятельское одеяние на фартук санитара, обходит подопечных. С ним трое - две мыши постарше Василики, и парень-белка, с этажерной тележкой. На полочках - склянки с лекарствами, перевязочная материя, коробушки с врачевальными снастями. Строго поблескивают гнутые колечки ножниц и прихватов. Ещё суровей позвякивают. Вот где занятное дело! Там, на стене, пред врагом, не было страшно. А здесь, посреди заботы и помощи - думается о боли. Пробирает от усов до кончика хвоста. Пожилой толстощёкий мыш, присев на кровати, несёт развесёлую околесицу, пока настоятель переменивает ему компресс на распухшем темени. Бельчонок растирает свежие коренья, молодые дамы бережно придерживают плечи воина. Припухнув на лавочке, где, между своими землеройкой и кротом ждал очереди на осмотр, я вдруг представил себя лежащим на одной из тех коек. Вот, лежу я, стало быть, весь в белых бинтах да алых пятнах. Едва дышу. И склоняется надо мной, придерживая за руку, Незабудка. Отцовского приятеля, соседа нашего, старшая дочка. Василика чем-то похожа на неё. Почитай, как сестра меньшая. Вот вернусь домой, непременно в кольчуге и с медалью. Обнимусь с родными. А она станет глядеть издали, укрывая застенчивый румянец узорным платком. Эх… Пока я мечтал, врачебный обход продвинулся в дальний конец залы. Поднявшись над тихой постелью, четверо склонили головы. Мыша средних сезонов, спелёнутого побурелыми лентами, переложили на носилки, закрыли с головой и понесли к дверям. Шерсть моя взялась ежиными иглами. Когда носилки приблизились, я отвёл глаза.


Восприняв свежую повязку и прополоскав зубы, я отправился к нашей отрядной палатке. До стражи мне следовало починить доспех: приторочить к кольчуге наполовину отодранный рукав. Вчерашней заварухой уцепился где-то и так дёрнул, что извитое железо не выдержало. Оно бы снести до кротов - слесарное дело им в привычку. Но бригада кротоначальника теперь занята рытьём слуховых туннелей. Да и мне полезно вспомнить умение: завсегда ведь пособлял отцу по швейным снастям. Клещи, молоток, наковаленка. Сижу возле палатки, на лужайке. Солнце пригревает спину. Тук. Бряк. Дзынь. Первое кольцо прилажено как следует. Заготовил второе, а сам припоминаю скамейку у стены в госпитале. Впереди меня - землеройка. Ему обожгло бок. Позади - крот, которому досталось по кованной шляпе.  За ним - выдра с побитым-порубленным хвостом. У меня рука уже почти зажила. А где же наш мелкий полёвка? Только нынче я смекнул, что не видал приятеля с того самого мига, в который нас кликнули драться на южную стену. Куда он делся? Что с ним? Оставив труд, я бросился дознаваться о парнишке. И мои сотоварищи, и ребята кротоначальника, и почтенный Альф, что дремал у сторожки - все лишь развели руками. Вознамерились учинить поиски. Но дело прояснил Бэзил. Оказалось, что малец жив и здоров. Просто он испугался и убежал, едва затеялась ночная битва. Он укрылся в тёмном саду, и не решался ни уйти вовсе, ни подняться обратно на цитадель. Там его и нашли - заплаканного, спящего, свернувшегося в комочек. Теперь он помогал с малышами в Пещерном зале. От сердца у меня отлегло. Я не мог и не желал судить мальца. Ещё чего! Экая глупость. Я и сам не понимал, отчего не боюсь теперь. Может, войной у меня покосило крышу? Впрочем, возиться с мелюзгой - то ещё занятие. Финик против брусничины, не пройдёт и двух восходов, как парень запросится обратно в пятёрку. Если согласятся его принять, обязательно помогу ему, когда бежать будет нельзя. Оказаться бы только рядом в должное время.


Радостный за живого приятеля, я припомнил, как сам едва не заполучил его долюшку. Первый мой боевой выстрел ушёл в белый свет, как в бочонок из-под земляничной шипучки. То ли хорёк, то ли ласка поднялся на ветку моей яблони - разобрать я тогда не сумел, и теперь не ведаю. Выпустив предумышленно-напрасную стрелу, я тотчас укрылся, навроде того, чтобы изготовиться для новой атаки. В самом же деле - чтобы уклониться от боя. Разбойника сшибли через два снарядных размена. Вроде бы из пращи достал его крот, нынешний наш вожак. Я же делал вид, что изо всех сил стараюсь вытащить из колчана застрявшую стрелу. Наверное, мои потуги забавно смотрелись. Едва стихло, молодцеватый развортистый выдра, что теперь дежурит у катапульты, а тогда командовал нашей пятёркой, со смехом отослал меня чистить овощи. Так и сказал: “Беги, сдавай оружие и дуй на кухню…” И я пошёл бы. Нет, побежал бы вприпрыжку, с облегчением и радостью. Воевать, конечно, кому-то надо, но и картошка со свёклой - не безделица. Ай да молодец, ай да разумник. То-то “обрадовался” бы отец! То-то “похвалил” бы! Дельно ж рассудил: со стены - до кухни, а с кухни - и до хаты. На край да на краешек. Подумай-ка - напали головорезы на Рэдволл. А мне что за горе? Ну, бываем окрест, единожды на сезон, ко дню названия. Торгуем на ярмарке. Да и не сошёлся белый свет клином на здешних рядах, “если вдруг чего”. Сколько уж оборачиваем товарец - на юг - по морю, на север - по ручью… Не пропадём… Тут же пропасть - дело нехитрое, а назавтра и звали как - не попомнят… А кто ж дома, с хозяйством-то, управляться станет, как дед не сможет нитку вдеть в штопальную иглу? А отец… И тут, впервые за всё время похода моего, припомнил я, что отец мой и дядя, быть может, ведут теперь Срединной дорогой повозки, гружённые хлопком, и ведать не ведают, что на пути у них раскинут большой разбойничий лагерь. Как узнать, где они теперь? Как упредить? Разве упросить о воробьином дозоре? Но сколько ж раз отправлять его? Неприятельские лучники бьют птиц чуть не под самыми облаками… Уже бы и на том отбросить помысел о бегстве, как ударил мне по сердцу взор материнский. Ощутил я его, да не увидел. Не взглянули на меня родимые глаза… Опомнился. И только со всей решимостью отпрянул от лестницы, как обрушился на нас - не совру - целый шквал из стрел и камней. Даже копьё откуда-то прилетело. Мы отбивались подобающе. Не до сливового джема, когда стоишь за свою жизнь. А уж когда позади мать, впереди отец, а по сторонам - товарищи… Четыре колчана израсходовал я тогда, не считая стрел, что удавалось подобрать на галерее и возвратить врагу. Четыре пепельно-пёстрых ряда собралось под стеной, чтобы осыпать нас гибелью. Мы тоже не знали пощады.


Многих угомонил я, когда отражал первый свой приступ. Тот крыс не стал моим первым. В него я прицелился запросто. Разглядел ясно. И срезал наповал. Ничтоже сумняшеся. Точно в сердце. Есть. Одним меньше. Крабы и краснопёрки! Ну и рожа! Ну и образина! Попади такой внутрь - добра не жди! Распалённый, вновь и по-прежнему боеготовый - вдруг обрываюсь в безмыслие. И то ли вижу, то ли видится мне, как дюжий крыс в грязно-бордовой рубахе под кольчугой, с оловянной серьгой в рваном ухе, падает навзничь, и, сжав стрелу мою, расплывается в неизъяснимой клыкастой улыбке. Словно и не разбоем измотанный, а тяжёлой и долгой работой, завалился, наконец-то, спать. Глаза его стекленеют, отражая край грязно-жёлтого облака и кусочек синевы. Вслед за внезапной щемящей жалостью, в грудь мою наливается взъедливый, рвущий, свирепый огонь. Яростно кашляю, вырываясь из поддерживающих рук. Глаза на выкате. Под навесом галереи, у основания стены, выдра и крот приводят меня в чувство, дымя в ноздри зажжёной тряпкой, вымоченной в смоле, сере и воске. Ну и гадость! Лучше бы крутанули меня за хвост раз-другой, право слово. Лишь бы только башкой об дерево не шарахнули. В другой раз нипочём не выпаду из ясного дня, как та стрела из колчана. Пока я тут прохлаждался, из нашенской пятерки выбыло двое. Одно есть паскудство - задворками, огородами, да и в щель. Другое в груди елозит, когда больше для приличия грустишь о своих едва знакомых павших, тем временем радуясь, что не ты, не ты повинен в том, что они убиты ныне. Ну да. Не я. Вроде бы. И всё же… Вечером избавители мои, крот с выдрой, совещались у Бэзила. Уж не знаю, что опосля того боя промеж ними решилось, а только поменялись они постами. Ничего, без досад. Во всяком разе, сражаются они, как братья.

Link to comment
Share on other sites

VIII

 

Потери нашей пятёрки восполнили два бойца: пожилой носатый землеройка в зелёном жилете да широкополой соломенной шляпе, и серовато-песчаный мыш примерно моих сезонов. На деле они сошлись с нами молодцом. А вот за трапезой получалось разно. “Старый валуй1”, как отрекомендовал себя землеройка, без умолку травил семейственные байки - всё про пчёл, про ульи, да про всякие занимательные случаи. Иным оставлял разве усмехаться да кивать. А то вдруг затихал грозовой тучей, и тогда никто не брался тормошить его. Что до парня, тот ел и воевал бок о бок с нами, всё время оставаясь в одиночестве. Ко всему он был ровен. Ничто не радовало его и не задевало. Приказания он понимал сразу, выполнял точно и никогда не пререкался. “Ай да молодец!” - издали щурился наш крот, болезнуя неизъяснимой тревогой: что-то с бойцом неладное. Раз в затишье из-за пазухи выпростал я панфлейту, и ну поигрывать, что на сердце взойдёт. Парень оказался рядом. Прижав уши да метнув сердито хвостом, он фыркнул и зашагал прочь. Неужели взялся я столь дурно, или дудка моя от времени или событий строй потеряла? В недоумении оглядев изделие рук своих, запрятал я музыку обратно под кольчугу. Да только соль таилась не в том. С отбоем, когда все наши засобирались отдыхать перед утренней стражей, меня турнули разыскать новенького, что опять куда-то запропастился. Нашёл его на стрельбище. Прикрываясь от яркого заката ладонью, он метал ножи в дальнюю мишень. Подойдя, переждал я очередной бросок и хотел уже позвать товарища. Тот, видимо, заприметил мою длинную тень. “Верно же, неплохо?” Поворотился он, я с учтивым кивком сдал на шаг. И впрямь, неплохо. У меня бы так нипочём не получилось. Центр мишени был усажен лезвиями, будто бы с другой стороны какой фокусник приставил обломок влекущего железа2. “Так я встречу первого, кто прорвётся через ворота!” - любуясь мишенью, подбоченился мыш. Я попробовал вымолвить, что мы на то и несём стражу, чтобы враг сквозь наши ворота нипочём не прорвался. Но соратник мой лишь осклабился и сверкнул глазами. “Брось! Вижу, ты не дурак, чтобы не понимать…” Чего же не понимать? Что бандитов больше? Что они на приволье, а мы взаперти? Что у них вдоволь еды, а мы вскоре начнём голодать? Что мужество защитников рано или поздно дрогнет? Что наше поражение - вопрос времени? На многое попытался открыть мне глаза боевой товарищ. Да проку от его увещеваний было ни на черешок от ранетки. Зато стоило на мгновение признать, что его тоска не лишена опорного камня, и даже в мыслях похвалить его за некий род смелой честности о нашей общей беде, как и сам я поник сердцем, носом и ушами. Слабость тяжкая навалилась - ложись да помирай. Нет, не честность это получается на поверку, а отрава. “Не дадим Клуни победить, не сражаясь!” - вот в чём смелая честность. Сим кратким зовом Маттиас оживил намедни всё наше войско. Наполнял я колчан, и посчастливилось мне взглянуть в глаза юному воителю. Увидел я тогда две стороны дела. Первая: Клуни влип в историю. Вторая: за этим Маттиасом я отправился бы даже в змеиное логово. Даже с пустым колчаном и без меча. Сноровистый метатель ножей, подойдя ко мне, стал размахивать руками, пенять на то и на это. С жаром доказывал что-то. Но я боле не слышал его слов. Наконец, он остановился. Видимо, чтобы перевести дух. Я спросил, отчего же не уйти ему. От неожиданности он закашлялся, а затем ответил, что некуда ему идти. Что драться он будет до конца. И что не мир надобен ему наградой за ратный труд. И не свобода. А месть. И только месть. И пусть бы война горела подольше. А нет - так месть его и без того найдёт, где разгуляться: “Одна у меня в жизни осталась доля, одна потеха - крыс и хорьков убивать!..” Нечем было мне ответить ему. Ни суда, ни спора не подъять - каково оно, под его шкурою? Подбодрить, разве, словами Маттиаса? Поможет ли? Услышит ли? Да и не получится у меня так. Сфальшивлю чего, пожалуй. В правду или нет, просто позвал его к остальным. И, не дожидаясь, ушёл. Поздновато было.


Ретивый боец погиб на следующий день. В пылу сражения он вскочил между зубцами и со всей силы метнул свой кинжал в ласку, что наводил от измученной яблоневой ветки штурмовой мосток. Пропев, клинок промелькнул мимо цели и потерялся в листве. Увидев это, парень горестно вскрикнул, хряснул кулаком о стену. Взвыв, ухватил разбитое запястье, скорчился, сжался. Потерял равновесие и сорвался. “Ненавижу!..” Последний крик боевого собрата, безоружный и безнадёжный, до конца дела рвался у меня в ушах. И после ещё нескоро оставил память, отдаваясь рокотом миновавшей грозы. Вслед за сорванным воплем, точно издёвкой над выпестованным в сердце мировым горем, обыденно свистнула стрела. Наш выдра, едва подметив попадание, уже выбирал новую цель. Ласка упал на землю, едва потряслась она, встретив и разбив прежде того, кто мог бы стать из сотоварища - другом, а из бойца - героем. Если бы не поверить ему посулам липкой тьмы - таким вкрадчивым, убедительным, “смело-честным” и неизменно лживым.


Что гаже, что раньше, что позже - отчаяние или предательство? Лапа об лапу шатаются эти два страшилища. Только сорваться нашему безнадежнику - тут же в простенок его целой копной ринулись стрелы. Метили в бойца, что представил себя удобной мишенью, а не поразили едва нашего старика-пасечника. Без умыслу вышло зловредство, а всё же вышло. Но бывает и по-другому. Прямиком до меня служил в пятёрке другой боец. Такой же мыш, как и я. С виду, то есть, совсем похожий. Когда меня приписывали в боевой строй, то даже поначалу приняли за него. Удивился ещё - чего это меня сторонятся, будто я тайком сгрыз на кухне всю крупу, или притащил “флуджи-твиджи”? С выдрой - тогдашним вожаком - едва не дошло до нежданно-суровых разбирательств. Вот тебе и Рэдволл - обитель мира и взаимоуважения… Приступил, и какую-то “склянку путеводную” с меня требует! И слышать не хочет, что знать я не знаю никакой “склянки”. Вынь теперь же, да положь. Помимо званий и постов, пришлось даже показать, чему дед в молодости обучал отца. Вышло так себе, но лишь потому, что командир выискался раза в четыре сильней меня, и раза в три тяжелее. Но вот один резвый бросок через хребет - и дело разъяснилось. Поднялся выдра, землю с боков отряхнул, глядит, эдак, с изумлением. “Черемша и черешня! - говорит. - А ведь и впрямь, не он!..“ Пожали мы лапы взаимно и остались друг другом вполне довольные. Что же до сходственного моего, с ним дело такое вышло. Записали в отряд новенького. И не то чтобы аховый он, а не так и не сяк. Потёмистый. Не свойский. Вроде и с экипировкой обращается сноровисто, и постреливает умело, и ко сбору не опаздывает. А только словом добрым с ним не перекинешься. Всё ему не то. И постройки вокруг неказистые, и сад скудный, и пруд мокрый. Всем еда как еда, а ему то проста, то пересолена. Угощения ни от кого не принимает, сам ничем не делится. Изюм с орехами, что в котомке носит, тайком ест. А тут ещё перила на галерее скололтили новые, заместо сгоревших. Сколотили, да впопыхах не обстругали. Тут “прынц изюмный”, как его наши тайком прозвали, занозу-то ладонью и словил. На пол-восхода речей достало: где же это видана крепость такая, чтобы перила у ней были неструганы? Ладно бы на том заканчиваться нескладностям, было бы полбеды. Иным днём, в самый разгар боя, сидит “принц” за камнем, в ус не дует. Рядом лук его стоит, к зубцу прислоненный, надломанный. Чуть стихло - к нему с разбором да помощью. А он знай своё: где же это такие луки делают, чтобы на десятой тяге трескались? Выдали ему другой лук, взамен прежнего, что сносу не знал. Как всем на стену - “принца” не досчитались. Отсторожили вчетвером, благо дежурство тихое выдалось. Спускаются, к палатке идут. Глянь - в саду, между ранетом и айвой похаживает “принц” - левая рука на перевязи. Суровая Клементия, что помогала тогда по лазарету - невдалеке, у пруда. С кадками. Никак, воды для мытья полов набрать пришла. “Принцу”  ей на глаза никак нельзя показываться: отругает за неряшливую самостийную повязку, рану станет осматривать. А что наврёшь ей, коли раны-то никакой и нет? Приступили тут к “принцу” на полном серьёзе. А ему - нет, чтобы смутиться да повиниться - гусём выгнулся. Дураки вы все, говорит, побитые, потому как головы свои всякий день под грозу подставляете. Сами же видите - не одолеть нам врага - вон его сколько! И чего ради помирать мне с вами на этих стенах? Мы заради стен этих не помирать шли, а чтобы за ними укрыться и жизни свои сберечь. Вы как знаете, а мне моя голова дорога. Тогда же и выписали его из отряда, по общему согласию. Ни в какие воинские тайны “мятежный принц” посвящён не был, посему и догляда за ним не установили. День, другой - нет нигде “принца”. Думали, что где по хозяйству пособляет, да и не хотели уже доискиваться, как открылась пропажа. У командира нашего тогдашнего, выдры, из вещей потерялась диковина: отлогий стеклянный колпак - полушар: изнутри пустой, а снизу к деревянному основанию пригнанный. Под колпаком, на донце - рисунок звёздного неба, эмалевой работы особой - в темноте светится. Наверху резная стрелка свободно колышется, на шпильке закреплённая. Там, под “звёздами”, кусочек железа влекущего завсегда прилаживают. От родственных выдр-мореходов ему подарок - прибор навигацкий. “Путеводной скляницей” по-старинному зовётся. Не только по рассказу в подробностях знаю - видал подобный тому на трёхмачтовой торговой шхуне - у тех же выдр, когда ходил с отцом до Усть-Моховского поселения. Между дежурствами разъяснили: тем же вечером, каким был выписан, прогуливался “принц” возле северной калитки. И вроде бы что-то такое припрятывал под накидкою. Видели его вполглаза, примечать не хотели - все вокруг делами заняты, и у него, стало быть, есть какое дело. А дело-то такое, что засов долой - и дуй, не стой. И диковина в дело такое сгодится. На любом рынке из-под полы сбыть можно. А изловят вражьи дозорные - будет чем выторговать жизнь. Ведь жизнь - она такая… Жить-то надобно умеючи


Вот припомнил случай, а лучше бы и не припоминал вовсе. Гадко внутри сделалось. Не за “принца изюмного” - под свои лапы сам пускай глядит, куда бы они там ни шлёпали. А вот мне бы помнить лучше дедово наставление: “Что до всяких несуразностей да паскудства, какие на пути многажды повстречаешь - так я тебе скажу. Где у трясины дно - никому не ведомо, да всякий то изведать может, коли оступится. Всяко в жизни бывает. Лучше ты ветку-то протяни тому, кто провалится, коли сумеешь. А не сумеешь - так и веселиться не о чем…” А мне-то и весело припомнить - вот, дескать, угорь налимовский какой - такой да разэдакой!.. Не то что я - хорош, не похож, на полкочана дороже. Нет, не гоже так. Задери нос повыше - скорей себе же трясины сыщешь… И ведь бывало! Сопливыми ещё усами накляузничал на соседского ежонка, что он-де шапку мою и тулуп забрал, да мне на досаду припрятал, когда с горы всем селом катались. И знал ведь, что не было того, что сам затерял одёжу среди сугробов. А сосед, хоть и дразнился, да не при чём был. Так ведь дразнился же! Неповоротливый дескать я, да неухлёмистый. И что сильней он меня раз в тыщу. Нет уж, дудочки! Пускай ему теперича и попадёт, а с меня - как с камня вода. И такой-то камень в груди моей тогда поселился - уж не до свистулек-дудочек. Вот где стыдоба-стыдобушка! А он по весне ещё и саженцев добрых к нам на огород принёс, от родителей. Я же прощения сумел попросить. К лету… Ох, и никудышник же я. Не чета совсем орлу тому, что рассветами ещё был средь нас, а недавно взмыл к синеве. Лукошко абрикосов против недозрелой ранетки - уж с ним подобного, верно, не было…

 

 

1 - Гриб семейства сыроежковых

2 - Магнит

Edited by Шиповник
Link to comment
Share on other sites

IX

 

От нас он шёл впереди через одну повозку. Дорожной сутолокой да свойскими разговорами всякий примечал лишь самых близких. Толкуют о своём спутники мои, болтаются впереди котелки на палке. Иное всё далеко, прочие все на одно лицо. Зато как добрались и встали под краснокаменными стенами, тотчас открылась вокруг сутолока. Поселяне, изгнанные предвестием войны от родных очагов, засновали из конца в конец гужевой череды, проведать родственников и соседей - как осилили путь, не требуется ли в чём пособления? За тщательностью досмотра, налаженного у ворот, обоз продвигался не скорее оглобельной тени. Повозки страгивались, проползали со скрипом от колоска до веточки, и вновь замирали среди пропылённой колеи. За хлопотливым многозверьем, в яркий полдень, ввиду могучих бастионов, от которых веяло защитой, прежнее смятение улеглось. Всё чаще здесь и там слышался смех. Путники навещали друг друга уже не с тревожными заботами, а с угощениями. Бойкий землеройка предлистопадных сезонов - никак, тамошний сельский голова - хотел, было, кликнуть общественность для обустройства всеобщей трапезы на просторном луге. Но обозные наши упредили его намерение, сообщив, что в Рэдволле всех ждёт сытный обед, а теперь не нужно производить излишних сборов, которые могут задержать и так чересчур мешкотную продвижку. Впрочем, общего приподнятого настроя не могли попортить даже дотошные обозные, что сызнова принялись осматривать повозки: не затесался ли в дороге какой проходимец или даже разбойник? Менее всего хотелось сопровождающим опростошерститься перед местной стражей - доставить в крепость вора или лазутчика. За тем и прицепились к парню тому, дознаваться стали - кто таков да откуда взялся мыш сей, в расцвете сил да в ношеном поддоспешнике? То ли по собственному недогляду обошли его записью, то ли случаем разминулись, а только в подушевых списках не сыскался он. Уладили недоразумение скоро: вписали задним числом, от настоятельных слов молодой супруги и двоих детей малых, сына и дочери. Там и наши кроты переглянулись, подвалили сами - дескать, как отправились мы, так они наперёд всем семейством в дороге и прибывали. И тут я  вспомнил, как разом на привале собирал он синие да красные цветы, сплетал венком и дарил жене. Одолевая кручину, смотрела она за детьми, что бегали по лугу. Он же, подойдя, увенчал избранницу короной из маков и васильков, тихонько поцеловал в щёку, и, приобняв, устремил взор вослед закатному солнцу. Она, склонив голову к его плечу, приглядывала, всё ж, за детьми. Тут я впервые за путевые дни вспомнил про Незабудку. Разве собрать для неё по другой весне полевых лилий - белых, едва отмеченных дерзновенным румянцем? Разве принять ей робкого моего букета?.. Разве… Но вот как-то разом подумалось уже про отцовскую прялку, про нежданный поворот хозяйственного путешествия нашего, про Рэдволл, про собравшуюся военную грозу… Как уместить всё в одну голову?.. В единое мгновение?..


Когда я брал учебную мишень четырьмя из десяти, а соседи мои делали успехи вполне сравнимые, Бэзил наигранно ворчал: “Полюбуйся-ка на молодёжь! Никакого представления о лучном ремесле. Капустный пирог против жёлудя - с двадцати саженей и в арбуз промажут. Как допускать их на стены - ума не приложу!..” Знакомец, прохаживаясь рядом с наставником нашим, тихонько улыбался, отзываясь когда смешливо на заячьи тирады: “Уж ты побереги капустного пирога, старина…” Был он тогда уже при полном обмундировании: в кольчуге, с кованным шлемом в руке. На поясе, в ножнах, покачивался широкий меч. Во всём облике его ладно соединилось будто бы несоединимое: безгневный взгляд, неторопливая походка, мягкая, сдержанная речь пребывали в союзе с мощью грозовой, затаённой до огневого часа, в который не отвратить её супостату. Никак с отцом его, то ли с братом старшим знался Бэзил в служивые сезоны - с точностью мне не ведомо. А только самого принял, будто приятеля-сослуживца. По рассказам, старшему родичу довелось сражаться в саламандастронском дозорном отряде, и даже состоять в тамошних войсковых регистрах. Супротив даже того исконного порядка, по которому не должно в те регистры записывать никого, окромя одних только зайцев. Заправским разведчиком в деле изъявился, вот и приняли. Да и теперь живёт недалече от горы, завсегда готовый к дальнему походу с резвыми своими товарищами.


Помимо лучного дела, обучали нас и рукопашной схватке. А то бы зачем и кинжалы-то повыдали? Короткий меч на галерее завсегда сподручнее длиннющей сабли. Той пока размахнёшься - пригоршню искр со стены отскребёшь. А как перила зацепишь клинком на замахе - вот он ты весь пред врагом и раскрытый. Хотя, по-разному бывает. Если дело знать, то когда и лапами одними совладать с врагом удастся. А как нешколен, так и любой клинок не поможет. Увидать мне впервой, что примется за нас тот самый Бэзилов приятель, так волнительно стало - ажно копьё в руках не держится. Хоть и нескладно, а всё ж атаковали мы бывалого воина - с доподлинными копьями да саблями - то по одиночке, то гурьбою. Вполовину быстроты - на полной прыти полечь бы нам костьми несмысленно вкруг наставника. Ему что копьё, что сабля: сам чутка в сторону, а напавший - оземь да под истребление: показом - форменно, резвостью - шутейно. Многажды всякий из нас был “порублен-заколот” своим же оружием, примечая после разве малый ушиб какой. Мало-помалу смекать стали, в чём корень сей науки, друг друга очерёдно одолевать. И на стрельбище дело продвигалось. Это ведь надо, как теперь умеем! Непременно отстоим крепость! Какой восторг!..


Более же всего памятен мне потешный мечный поединок с наставником. Надобность вышла ему поразмяться, с мечом поупражняться, а тут я под руку подвернулся. Посчастливилось! На спелом закате, когда всё вокруг залилось алым, сошлись мы на главной тропе, ввиду сторожки. Пришлась тогда кстати дедовская да отцовская наука по части боевого посоха. Подивился наставник сноровке, с какой отводил клинок мой типические выпады. Стал удивлять уже не прописными - затейливыми наскоками, да многосложными выступлениями. Супротив таких я уже не держался. Но приглянулся ему взгляд мой вдоль прямой кованой стали. Наверное, то было лишь слабое, мимолётное отражение его взора. Наверное, думы его были о том же самом. Если бы и сложить голову на войне, то непременно в битве на мечах. Чтобы нос к носу с врагом схватиться. А уж совсем пригоже - против целой брани выступить. Далась ему вскоре и такая доля, и иная доверилась. Сполна.

Link to comment
Share on other sites

X

 

Незадолго до первой стражи моей, в которую со всей яростью напёр супостат на бастионы, держали наши командирский совет по вопросу тайной вылазки во вражий стан. Известно сделалось: полонил Хлыст изрядно здешнего да пришлого зверья, что не успели укрыться за красными стенами. Кем затеет изверг чинить залог, кого под невольничью плеть загонит, кого мучениям и гибели подвергнет на потеху войску - о том попусту не толковали. Одна дума думалась - как вызволить страдальцев? Нужда спешная, дело знакомое, расположение у лагеря неприятельского известное. Отрядили пятерых: опытного пластуна Бэзила, белку-верхолазку Джесс - ту самую, что входила в оборонительный совет - и ещё троих бойцов, из тех, что поопытнее. В их число поступил и блестящий мой победитель в первом и доселе единственном мечном состязании. Говорят, просился с ними и малец Маттиас, да матушка Констанция воспретила, дескать, хаживал намедни, жив-здоров остался не иначе потому как Бэзила Оленя повстречал. Ровно так ли сказано было, а только вестимо, что пока Бэзил раздавал бандитам жирных лещей, Полёвкинсов освобождал всё-таки Маттиас. Дюже смелый он. А к отраде Василики, ещё и послушный.


О свершённом деле известно мне по скупому рассказу тех, что возвратились. Из вновь прибывших никто по-первости не мог и слова с толком промолвить. Или не желал. Отворачивались, плакали. Знать, крепко взяло пережитое, а может и страх перед бандитами затиранил бедных зверей. Не зазорно. Были то, большей частью, жёны и дети малые простых селян, торговцев да цеховых. В негодный час угораздилось им по Широкой на плотах сплавляться. До моря идти вознамерились, да ливень к берегу понудил. А там и разбойники навалились. Мужчины, вестимо, полегли в стычке. Пленных, и впрямь, ждала горькая участь: чтобы на прямом виду у защитников крепости, быть убиваемыми, по одному на день. И достало бы дней тех невыносимых за половину лета. Недаром и сам почтенный Мортимер, как ненароком узнал я после, распорядился не щадить врага, если такая пощада встанет помехой освобождению несчастных. Тут, как говорится, и прибавить нечего. Ради доблестной памяти, досказать, впрочем, следует.


Задолго до рассвета, без огня и единого шороха, подступили наши пятеро до края неприятельских палаток. Одного стражника оглоушили, другого, что едва тревогу не поднял - прихватили да выведали у него, где ямы повырыты для невольников. А как выведали надёжно, так и самого по макушке - нескоро оклемается. Среди факелов и шатёрных пологов, за которыми сплошь гулеванили, бранились и хохотали, подобрались наши к двум ямам. Приказали узникам помалкивать. Отняли деревянные решётки, стали одного за одним горемычных вытаскивать из-под земли. Разделились на три звена: Бэзил, старший по вылазке, со своим напарником - из одной ямы зверей вызволяют, друг же зайцев, со своим товарищем - из другой. Поднятые, что поспособнее - как могут, содействуют: подхватывают, тянут, неслышно к лесу отводят. Джесс каждую тень примечает, лук на готове держит. Торопит вызволителей: в палатке наискосок грай с улюлюканьем затеялся - никак загулеванили, да на самую средину лагеря сейчас повысыплются? Во всё-то сердце заспешили. Ещё даёт неприятель успеть: повалились разбойники в шатре кучей-малой - ревут, гогочут, ругаются. Ходит ходуном палатка, не ровна секунда - завалится. Хрясь! - никак, посёкся шатёрный холст, да видать с другой, дальней стороны. С дальней же стороны и вываливаются гуляки под полог ночных деревьев. Спорят, ворчат, кусты да ветки ломают, а там и песни орать стали. Да такие, что отрада берёт за тех, кто отродясь подобных не слыхивал.


Всех повытащили! Радость наружу рвётся, но ни звука. И только с последними дать ходу, как вывалились из ближайшего шатра гурьбой вусмерть пьяные крысы. Никак, сотоварищей своих расслышали, да взыграла жажда компанию им составить. И на лапах держатся невесть как, и в глотки промеж собой вцепиться готовы, а только заприметили наших - так и хмель долой. Повыхватывали разбойники сабли, один тут же неверным сковничьим клинком полёг, остальные в погоню ринулись. Вслед за теми и весь лагерь поднялся на дыбы. Вожак с двоими вереницу освобождённых повели, в ближнем бою заступили. Лучница с ветвей прикрывать стала. Четвёртый же из тех пятерых остался на границе лагеря, чтобы прикрыть отход своих. Запросто свалив подвыпивший авангард, он сменил меч на лук и не допускал вражьим носам показаться из палаток. Сроком тления лиственничной шишки в костре, обступили его тайком отовсюду, оттеснили в лагерь. “Живьём, живьём брать!..” - слышался рык самого Хлыста. Надвинулись с ножами, топорами, сетями, ухмылками. И здесь бы делу край, да пробился в самую сердцевину один из воинов, что стоял вместе с Бэзилом за избавленных. Теперь же сомкнулись двое спинами, изготовили мечи к последней сече. Нескоро их взяли, и немалым числом за то расплатились. Что двое вынесли вскоре - о том не знаю, и знать не хочу. Только не предали они. Многое известно было другу саламандастронского пластуна о наших слуховых туннелях. Иной дежурил на стенах и знал, где и в какую стражу бойцы “зелёные” совсем заступают. И ничего не проведали от них враги. Хоть, вестимо, старались - не иначе, с досады и отчаяния всей силами обрушились на другой день, со всех сторон разом. А как расшибся их натиск, отступили, да воротились вскоре. Вернуть героев. Одного, затем другого, перебросили наших воинов требушетом, поверх главных ворот. Живых ещё.


Распрощались наутро. Самые стойкие, и те плакали. Наша пятёрка тогда стражу несла. Сменившись, мы впятером отправились к погосту, склонить головы пред двумя свежими могилами. Долго молчали. И каждый - знаю - таясь от себя самого, третью сердца жаждал такой же доли, третью - прикипал теснее к любимым, а третью - признавал: “Не готов”. Сквозь прорезь в облаках глянуло солнце. Тихим прощанием донёсся из высей орлиный крик. Высоко-высоко, за облака скрылись наши орлы. Но из виду не скрылись. Пусть лишь один из них для меня остался памятен - сложилось так. Закрываю глаза, и вижу, как ребячится он заодно с сыном, дочерью и здешними приятелями их, которых что горошин по стручкам до первой корзины. Да не той, что набросит он, бывало, на голову, и ну гонять по саду горланящую детвору: “А вот кто пирогов-ватрушек понадкусывал-недоел?.. Ужо поймаю - все-то чашки-тарелки перемыть заставлю!..” Погрозит, послоняется среди сиреней да черешен. Избавит голову от корзины. Перепоясает простецкую льняную косоворотку зелёным кушаком, да осматриваться станет. Будто бы и не приметит, что вокруг да около затейники попрятались. Тут и навалится на него вся орава - с боевым кличем да саблями, наделанными из побегов полыни и молодого рогоза, ослушнически добытого у воды. “А кто ж это у нас до пруда без разрешения-присмотра хаживал?.. - бережно отклоняя неловкие выпады камышовых сабелек, нахмуривается старший. - У кого нос самый длинный? Или уши у кого самые большие, нетрёпанные? Или хвосты у кого в тине зелёной? Ох, глядите, растревожите Сердитую Козявку - никому во всём Рэдволле житья не станет!..“ Окружит его мелюзга смешливая, тот вскоре и подыграет, поддастся. Взберутся “горошины” ему на макушку, станут таскать за уши, да за усы дёргать: “Поймался, поймался! Теперь на спине катай!” И катает малышей на спине, по четыре носа за разворот - от ежевики до старого ранета. Остановка у земляничных грядок - по надобности. Да только не приспела тогда пора алым ягодам. А была пора белым цветам. Накатается малышня до упаду - в воробьёв играть запросится. И добрасывает могучий нянька визжащие “горошины” до самого неба, и ловит на верные руки. Полюбуется матушка Клементия - воспитательница, известно тут, взыскательная - и поспешит скорей по делам, дабы не рассиропиться в умилении. Наверняка, подумает: ему б не воевать, а приглядывать за самыми младшими. У нас с Констанцией, дескать, головы от них кругом идут, а ему и дела немного: на один зов - догонялки, прыжки да салочки, на второй - мигом все по росту в одну шеренгу выстроились, кругом да на полдник, шагом марш!.. А пока детвора лакомится фруктовым печеньем, он, в полном обмундировании, уже на стрельбище: на один раз шлёт острие в центр мишени, на другой - расщепляет второй стрелой первую. Взмахивает мечом, и кроит лезвие пополам отражение сизых туч. Отправляется клинок в ножны - успевает сталь блеснуть отражением пробившегося солнца. Жаль меча. Негоже ему во вражьем стане быть, разбойникам служить. Лучше уж от рукояти клинку сломиться. Эх… Были руки воинские - стали крылья орлиные. А меч - то всего лишь меч.

Link to comment
Share on other sites

XI

 

Солнце глянуло на меня поверх юго-западной башенки. Сперва я щурился, потом закрывался рукавом, но никак не мог заслониться от пристального взора синевы. Тогда я отвернулся от света. Закат пригрел спину, и вскоре я задремал. Сквозь полусон грезилось, как перекликаются в отдалении трудники, привычно занятые починкой главных ворот. Мерный перестук деревянных молотов, скрипение подъёмников, болтовня досужих зверей, что бродили вокруг да около - всё потихоньку смешалось и отодвинулось. “Напечёт ведь…” - вслед за кротовьим говорком, на макушку мою заботливо опустилась шляпа. Чувством, духом и пологом - соломенная и широкополая. Исполненный благодарности, я заснул совершенно. И приснилось мне, что стою я посреди лужаек здешних да поигрываю приданным кинжалом: подбрасываю, ловлю, пальцев не режу. Блестит-сверкает сталь на ярком солнце. И вдруг примечаю - от основания рукояти надпись объявилась во всю длину клинка: “Я - аистам”. “Э, нет, - подумывается мне, - всякой птице - свои песни. Уж чего там аистам положено, того не ведаю. А моё дело - зябличье: шелка мотать, на дуде играть…“ Метнул я кинжал плашмя под ноги опешившим боевым товарищам, кольчугу сбросил, и - вот где потеха! - руками замахал, полетел цесаркой через стену, и на ветку старой яблони чирикать уселся. А ветка та самая, от которой неприятель мостки наводить изловчался. Да с которой мне завсегда лучников вражеских сбрасывать приходилось. Чирикаю, стало быть, заливисто, во сне - наяву же тихонько посапываю из-под шляпы. А тут клич грянул: “Тревога! На бастионы!” Просыпаюсь. Кругом сбираются в отряды, экипируются. Привычная картина, дело знакомое. Только после вечерней дремоты неприютно сделалось. Томится душа. Боязно! Гляжу - кинжал на поясе. Вынимаю - нет на стали никакой чеканки. Возвращаю клинок в ножны. Разве, и въявь, бросить амуницию пред вожака, да и в Пещерном зале схорониться? Тру глаза, встряхиваю ушами. Взбредёт же такое в голову! Очи мои хорьковые… Потягиваюсь. Добре учил дед снам не внимать. И поступать по доброму рассуждению. А там - что Вышине угодно - тому и быть. Однако ж, конец послеполдничному ничегонеделанию. Пора.


К оружейному шатру бежим наперегонки с малым приятелем моим, полёвкой. Выпросился он от баюканья малышей да мытья тарелок - обратно - стены охранять. Закалили его детки. По-иному глядит. В огневой миг чирикать не собирается. И так задорно ему, что и надо мной ловок на потеху, как сызнова колчану моему оборваться. Веселится мелкий паршивец, боками толкается! Это что ж я за портняжка такой, раз доселе против своей же амуниции воюю, неудобства от неё же терплю? Нынче же, как делу край - и застёжку, и ремень приштопаю, как положено. А мальцу нахальному по ушам бы отвесить, чтоб забываться не изволил! Оно бы и на пользу. А то я ж ему завсегда пособлял, а он… Только… Никто из командиров, от нашенских в пятёрке и до самого Бэзила, ни разу лапы не замахнул на меня, порой - недотёпы, а когда, наверное, и разгильдяя. Обещался давеча заяц шнурков понаделать из наших усов - на том и вся гроза. Дед так учил: “Коли гроза в сердце возгремела, ты глаза-то защурь, да за шкуру на боках своих прихватись. И жди, пока штормить перестанет. Приведи на память кого любишь, о чём добром стараешься. Про самые Светлые Луга помысли. Там грозы не бывает. Как же и тебе грохотать? Подожди. А как глянет под веками небо ясное, тогда вздохни поглубже разок-другой, и дальше, в житейский путь…” Нет, не стану его, малого, по ушам-то. Как ему потом в деле со мной держаться? Лишь бы только с горячности на рожон не полез! Уже со многими друзьями пришлось проститься. Всякий день плач на погосте. Кто устал, кто хмур, кто храбрится, а мне - страшно подумать - совсем легко сделалось. Сражаться. Нет. Не рад я тому вовсе, что супостатов жизни сечь приходится. А только приходится. Потому что… Любы мне все вокруг, без разбору - деловитые кроты, суматошные землеройки, выдры шумные, бойкие, полёвки забавные. И своих сородичей, знамо, люблю. И всех остальных, кто по доброй чести жить берётся. И до того легко и светло бывает внутри, что не только б жизнь на бастионах отдал - но и завтрак, и обед с ужином без остатка всем разделил. Да разве позволят здесь голодать? Отполдничали мы, ко страже снаряжаемся, а на кухне теперь вовсю творят ужин. По слухам, будут щи с грибами, фасолью и сельдереем. Война - войной, а трапезу, при необходимости, развернут прямо на позициях.


Прижало сразу. Никак, пошёл супостат на генеральный приступ. Отовсюду слышен горячий зов: “К бою!” Померкло, загудело наверху от стрел. Заахали под тараном главные ворота. Сотряслись ворота малые да калитки. Зазвенели осколки по окнам, по карнизам. Потянуло гарью. Не стихая, катится под облаками набат. Зовём подмогу. Теснимся на галереях. Из-под шлемов обновлённые бинты глядят, рядом с луками у зубцов костыльки прислонены. Кому лука не достало, смастерили пращи. Кому кольчуги не хватило - в рубахах встали. Кто не на стенах - под стенами собрались: брусьями крепят ворота, от пруда цепью вёдра-ушата подают, гари заливают, лопатами перекапывают. Самые немощные старики, тяжко раненые да малым возрастом несмышлёные в Пещерном зале укрыты, окружённые заботой и утешением. Остальных беречь только занятием да верным приказом - об ином и думать не станут. Дерёмся. Припасам счёту не ведём. Расхода пустого не допускаем. Второй уж коготь сорвал тетивой. Слеза едкая вместе с дымом вид заволакивает, а всё ж тяну стрелу из колчана, беру цель, и бью без ошибки. И в меня бьют. Но вот кольчуга до чего добрая! Ткнётся стрела на излёте - покачнёт, если с ног не свалит. Кольнёт чутка, да и брякнется тут же. Хвать её за перья, к тетиве - и в обратную. А что там по шлему тюкнет порой - о том ряди, коли есть забота. Да и нет той заботы, иная вышла: звери кругом в окровавленных рубахах бьются, а на мне - кольчуга! Пусть не на мне одном, а то ли в утешение? Разве, совлечься доспеха? Отдать? А самому как обходиться? Боязно! А им, смотри ж ты, весело. Вымахивает старый выдра камень из пращи, сам в новый миг стрелой падает - а всё лыбится - приметливо, спокойно, боевито. И глаза прикрыл, а всё лыбится. Волокут его к лестнице, другой место заступает. И тот - в поддоспешнике. Нет, отдам кольчугу. Нынче же. Сам, вроде, приловчился, а этот прямиком да в самый огонь норовит! А ему, соплеменнику, моё снаряжение в самый рост придётся. Укрываюсь под зубцом, отпускаю наскоро тесёмки, слаблю ремень… Поздно. Две стрелы унимают бойца. Другой уж метит к просвету. И этот - без железа! Каков есть, выпрыгиваю из-за укрытия и занимаю свой просвет, да так, что уж не уступлю его. Соратник, мною под камень оттеснённый, видать, как на морду мою глянул - позицию оспаривать забыл. А всё под огнём - стрелы вражеские собирает: какие на посты отдаст, какую сам выпустит. Стрелы все длиною, материалом да изделием разные - трудно к ним приладиться. И те повышли. Всякая стала на учёте. Какую друзья отдадут - за середину примешь, какую враги пошлют - ту из досок за хвост вытянешь. Наконечника не тронь - в нём всякая хитрость может оказаться припрятанной. Шипнула рядом новая, горючая, и в перилах застряла. И только за нею оборотиться, да приняться вытаскивать - ахнуло в голове несдержимо, полыхнуло, точно молнией, и в тот же миг отпустило…

Link to comment
Share on other sites

XII

 

Похоже, досталось мне камнем из пращи. Хоть не успел я у шлема тесёмок развязать, на сей раз не уберёг он. Кусок огорожки, куда стреле воткнуться, поправлен был наспех утлой дощечкой. Не сдержала она моего туловища, с кольчугою вместе, надломилась, и полетел я, стало быть, с галереи, под самые тернослив и крыжовник. Ладно хоть кустов не попортил. Слетать пока собирался, хотел, было, за шкирку себя придержать, да не смог. А тут опять завертелось: пали южные воротца, проломился враг за стены! Взволновались луки, грянули клинки, принялись копья за дело. Жарче прежнего зовут на битву. И сколько уж всего на траве - мечи, сабли, дротики - и нашенское, и что врагом посеяно. А не даётся нынче ни то, ни другое. Супостат даже из-под земли попёр - выкапывается, озирается. Тут его вскипячёнными котлами встречают, кротовьими заступами провожают. И посреди эдакого безобразия стоят потихоньку из моих друзей трое, с коими в пятёрке сражаться довелось. Стоят и грустно так улыбаются. Спятили разом, не иначе. “С каких это пор нашему брату не до сражения, когда повсюду и стар, и мал при оружии, да в самой гуще?!.” Всё так же улыбаются мои друзья. С тех самых то пор, от которых в живущих на земле не значиться. “А победа как же?..” Настанет победа, вестимо настанет. Потому что защитники алых стен не падут духом, не опустят рук. Потому что неведомо им, как можно отдать на поругание созданное и доверенное предшественниками. Как можно жить только ради самих себя, пренебрегая отечеством своим. Каково оно, когда хатка у всякого - маленькая или большая - непременно с краю. Когда всякий грезится прежде врагом, а не другом. Когда самому из выгоды глядеться кому другом, а на деле таиться если и не врагом, так чужаком далёким и отрешённым. Когда нет и не может быть во всём мире ничего и никого ценнее той краткой череды зим и лет, которую дано вскоре оставить за плечами. Как сквозь вёсны и осени возделывать и собирать лишь себе и для себя, а после - оплакивать и бранить отжившие деревья, плоды которых иссохли, рассыпались и не остались. Как весь век пробредить мнимо-собственным, старательно заграждаясь от радостей и горестей других, от терпкого, привольного, обновляющего дыхания синевы. Будет у защитников алых стен победа. Вот и завиднелась она утешительным обещанием на единый миг. Молчит тетива, покоится клинок. Ясно под высями. Цветёт земля. Живут на ней в дружестве. Сияет над алыми стенами заря жизни, мира и свободы. Не набатом - радостью летит в синеве колокольный звон. А пока вновь набат, и снова гарь над бастионами. Лезет орда со всех сторон. Вьётся над нею дым чёрным знаменем. Без устали отражают герои натиск. Поют тетивы, клинки не стихают. Мой просвет на восточной стене обороняет меньшой приятель. Рядом - парнишка чуть младше. Пока не обвыкся. Мой пособляет ему. И как сглупить малому, по ушам отмахнуть ему стережётся. Молодец. Держитесь, други. Вот уже ваш храбрый Маттиас ведёт подкрепление. Вот уже Хлыст велит сковникам отступать. Бегут до своего часа враги. Тянется тенётой над ними их темнота. Самая страшная - пылающая, удушливая, неотступная - в сердце у зачинщика гнездится. Куда там дыму от горелой тряпицы, которым давеча меня в чувство приводили?.. Только и ждёт темень своей минуты - в которую остановится почерневшее сердце. От лютой ненависти ко всему и вся почерневшее. И не знать бы ему терзаний в этой страшной, чёрной цельности, если бы не осколок зеркала. Не того, кривого, что по давнему сказанию недобрые силы разбили над миром, чтобы разить и уродовать сердца. А того, прямого, безжалостно-честного, какое даётся всякому в жизни задаром. Чистое, сквозь любые тучи явит оно солнечную синеву, укажет верный путь. Замутни его, испачкай, отвернись - и остановишься, не зная, куда идти дальше и что делать. Попробуй забыть, передарить, выбросить, отделаться - не выйдет. Разбей его, чтоб не слепило вышиной - и врежутся, прямые, как острия стрел, осколки - и в руки, и в глаза, и в сердце. И никакая темнота - прячься в ней, или страшись - не укроет от выси, что не перестанет звать, хотя бы сквозь укор осколков. Такой осколок и пошёл у Клуни Хлыста, когда тот устремился на новое злодеяние. Тогда и засверкал осколок тот среди сна мечом Мартина: не ходи с разбоем, не губи жизней, обратись вспять. Не впрок. Тьма пуще неволи. Значит, наяву отсечёт правосудный клинок цепь лихих дел, положит предел войне.


В один огляд - четыре воинские стены. Миролюбивый дом, окаймлённый ими, в одно обьятие. Прощаемся. Одни остаются, другие отправляются в путь. Непременно прощаем, что есть. Прощают и нас.  Открываются шири. Берётся дугой окоём. Раздольны луга, далеки леса, высоки горы - от золотистого заката до сиреневой ночи, над морями, вкруг земель, на клюквенный рассвет. Повсюду бегут дороги, а пройти дано лишь одним путём. И останьтесь за плечами горы, хижины или паруса - навсегда останется только плод сердца. Бьётся оно не зазря, когда любит. А любовь - это когда сваливают на тебя вину напрасную за потерянные тулуп и шапку, а ты в ответ приносишь ябеде ежевичных саженцев, не ожидая, что тот однажды насмелится попросить прощения. Это когда сам жуёшь вчерашнюю краюху, а мятный пряник отдаёшь тому, кто грустен. А последний жёлудь - тому, кто вместе с тобою приметил его вторым. Это когда заступаешь путь шайке разбойников, чтобы другие смогли добежать до надёжной калитки. И когда вместо бегства под общий кров, пробиваешься в кольцо головорезов и закрываешь спину окружённому другу. Чего же боле? Разве если не единым ярким мигом, а долгими летами и зимами, рассвет за рассветом, всей силой и разумением, посвящать свою жизнь нуждам других. Кто из нас подымет весы?


Облака и леса, берега и трепетные изумрудные равнины морей: самоцветным ковром - целый мир. Жаль оставлять его красоты. Уголки, в которых не бывал. Тропы, которыми не хаживал. А боле всего - тропинку от причала, калитку в плетёном заборе, крыльцо родного дома и скамейку, где сидючи, мастерил досужим часом камышовые свирельки. Оставшись в Рэдволле, сердце навеки вместило каждую пядь отеческой земли. Как быть иному? Где появился и рос, где носился в лугах под солнцем, там и зажёгся тем светом, что не уходит вослед вечерней заре. Единым лётом, единым крепким объятием обнял я родных. Отца, что шёл спокойным солнечным морем, под парусами трехмачтовой ладьи, в компании знакомых и незнакомых мне выдр-мореходов. На палубе скреплены тюки с отменным хлопком. Для нас припасены дорогие подарки. Деду - целебные южные снадобья. Матери - лазоревое ожерелье, платок шёлковый, речным жемчугом убранный, да нарядный бархатный сарафан. Мне - лёгкий меч да крепкий круглый шит, сработанные флоретскими оружейниками; ножны алой перевязью украшены. Сестрёнкам - леденцов разноцветных да грушевой пастилы. Всем без изъяну - лещины южной, козинаков, абрикосового варенья, гранатовых ягод. В наших краях то диво невиданное: чтобы в одной-то здоровенной ягодине - целая пригоршня ягод сидела, да всякая - точно сердолик самоцветный. У нас всё больше ежевика, смородина да жимолость родится. Вот и дедушка отвлекает сестриц моих от садовых кустов: смородина ещё спрозелень, а ежевика поспеет лишь к первым листопадам. Зато жимолости вон как осыпуче! Протираем обыкновенно с земляникой да свекловичным сахаром, но первый урожай можно и за обедом из общей миски отведать. Сбирают сестры наперебой тёмно-синие ягоды в глиняные кружки, у деда про меня выспрашивают - когда ворочусь, мол. Он им сказывает, что авось к смородине-то самой и прибуду. Берёт ягоды, кряхтит про поясницу, а в жалобе той шутливой тягостный вздох прячет. Уши понурые завсегда выдают, когда неспокойно у него на сердце. Смолкает он, и слышно только, как падают по кружкам спелые ягоды, как сестрицы лепечут детскую чепуху, как изредка постукивают перекладины ткацкого станка в светлице. Окно распахнуто, и в комнату, где мама довершает новый ковёр, льются ароматы разнотравья, смолистого бора, лесных роз. Из яркой синевы доносится щебет невидимых птиц. Сквозь полуденный зной журчит, хладен и свеж, ручейный перекат. У нас так всякое лето, во дни, когда нет дождя. И до вечера - целая жизнь, а мама, прикрыв глаза, отчего-то напевает ласковую колыбельную. Ту самую, памятную. Быть может, звонкая тишина дней, сотканных в один, и для песни, и для челноков с разноцветными нитями подсказала мотив: на полотне - ветка лесной розы в цвету, а на ней - зяблик, что не посмел убояться шипов.


Придёт осень. Берёзы станут рассыпать солнечные блёстки на остывшем ветру. Вспыхнут багрянцем рябины. Малахитом потемнеют кедры. Смолкнет птичий гомон. В саду опавшие кусты укроют рогожами. Наметёт снегов. Тонкой дорожкой станет греметь-искриться наш ручей, утеснённый валкими заберегами. В свою пору отступит зима, и сосед мой, сверстник, резьбы по дереву мастер, подарит Незабудке букетик подснежников. Не ревную. Здесь нет места ревности. Желаю счастья. Такого, чтобы осталось. Всё, подданное времени, проходит. Остаётся полнота сердца. Всё, чем жило оно, что сберегло - всегда становится ближе. Навеки близки мне и друзья мои, с которыми держали нашу восточную стену. Летим над Лугом, в немеркнущем свете. Друг мой, с которым поначалу схватились, а потом в затишье подлатывали друг другу доспехи - реет кречетом. Не к тому, чтобы вдруг спикировать на цель - здесь нет места битвам. Доблесть живёт. И ко всему, из морских он был. Мне едва ли понять, а сказывают, море накрепко задевает сердца. Возле стремится, трепещет крылами, жаворонок. Тот, что подымал нас по тревоге ни свет ни заря. Нипочём ему была самая ранняя рань. Зато как навалится вечер синей сливой, так уж и не добудиться вожака: лучший паужинок - это сон. Теперь ему хорошо. Здесь нет места закату. Свет здесь незаходимый. И рдеет на том свету снегирёва грудь. Поспевает, мчится, что был старшим из нас. Ныне же все мы точно сравнялись летами. Он теперь молодой. И, как в прежней старости, отважный. Когда иного не осталось, закрыл соратников былой пасечник, встретив копьё. Орденом пылает свидетельство подвига. Не гордится, не надмевается. Здесь нет места гордыне. Зато как рад он радёшенек, что не осталось тогда мгновения, чтобы уклониться, открыв своих. Как благодарен вышине за драгоценный подарок! Иду четвёртым. Край пустует. Меньшому приятелю моему ещё идти летами, переходить зимы. То не поле перейти. Да и подрасти чуток надобно. Подтянуться в вышину… Далеко-далеко, наверху, парят два наших орла. Стояли спиной к спине, летят крыло о крыло. Крикнуть бы им, да не смею. Достичь бы их, да где ж зяблику до орлов? Нет, не завидую. Здесь нет места зависти. Ликую. В одной стае летим. Сквозь Свет неодолимый летим всегдашнего утра. Идти ли душистыми лесными равнинами, подыматься ль горной тропой, держаться ли на взлетающей по волнам дощатой палубе - отблеск этого Света искал я среди синевы. Его зарёю был ранен, по нему тосковал безбрежно, безудержно, безутешно. Его гармониям дерзал кое-как отзываться голос моей панфлейты. Для того и забирался в луга, тревожить птиц. Затем и резал тростник, проделывал в нём дырочки, мастерил дудки…


Дудки и донники! Кто ж это? Неужели - тот самый? Вот так встреча! Посреди безбрежного Луга стали мы, двое, лицом к лицу. Памятью - воин и разбойник. Тот самый, что взят был моею стрелой в первом бою. Тот, что без роздыху дёргал огромный лук, строил рожи, а сражённый - упал навзничь, легко и странно улыбнувшись небу; общники-то его падали, всё больше, ничком. Как сумел я узнать его? Он больше не чёрен. Переменился, успокоился взор. “Как ты здесь очутился? - от всего изумления хотел, было, приступить я, но лишь вопросил виновато, и, вместе с тем, чуть усмешливо. - Ты… Не злишься на меня?” Просветлев безмятежней, чем тогда, при исходе своём, он лишь улыбнулся. Здесь нет места злобе. Былые противоборцы, шли мы по Лугу. Он смотрел в ясный простор, и не рассказывал мне ничего. Но теперь я знал его быль. И оттого столь же счастливо шёл рядом с ним, сколь радовался бы приветственно коснуться орлиного крыла.

Link to comment
Share on other sites

XIII

 

Был пират как пират. Что в попойке, что в грабеже и кровопролитии - пособникам ровня. Но однажды пошёл у него осколок сердцем. Окружили его вмиг былые злодейства, проступила на руках кровь безвинная, посулилась тьма пылающая - взвыл лихой не своим воплем. В ту же ночь с корабля бежать надумал: от сокровища бы - чуток да в мешок, вахтенного - по кумполу, шлюп - на воду, и - прощевай, братва. “Коль спохватитесь, да нагоните, да к тому и сладить сумеете - ваша воля: клад на дно, а мучений мне от вас поболее надобно, да полютей, чтоб расплата вышла за дела мои чёрные. За вас же, дуроломов, к вышине орать стану, чтобы осколки ваши стронулись, солнцем негаснущим сверкнули. Знаю, есть у вас те осколки. У всякого - свой. А прохлопаете ушами, прозеваете - не взыщите. Распродам побрякушки золотые, каменья самоцветные, выручку всю раздам, кому для нужды ладной, для пользы надобно. Сам в горах схоронюсь, и до конца дней стану лютые свои дела оплакивать, в синеву глаз поднять не смеючи…“ Но по высшему внушению, другая доля ему препоручилась - крепче. В шайке остаться. Кому ж иначе под чёрным флагом дела чёрные расстраивать, делами светлыми служить попавшим в беду? Наутро с виду всё у сердцем нового, как и прежде: воду пьёт, хлеб жуёт, с клевретами зубатится. А мысль-то одна: вновь идём на разбой - как беду отвести? До несчастного порта - день да ночь, да полдня пути. Тамошних упредить - никак, тутошних убедить - и думать нечего. Другое надумал. Сквозь тьму пролетели на парусах, как на крыльях. А утром - вот так так: в трюме - пробоина! Полундра! Свистать всех наверх! То есть, вниз. Никак, на камень наскочили? Море тут известное, путь хоженный. Неужто, какой топляк подвернулся? Вперёдсмотрящему - хлыст капитанский по хребтине, клинком плашмя. Рулевому - зуботычина. Боцману - разнос, что дёготь с ветошью долго искали. Курс - на ближний остров - доски смолить да судно латать. Новому сердцем - впервые за ворох сезонов - отрада: и тамошняя кровь не пролилась, и из “своих”, тутошних, во тьму никто не канул. Может, ещё у кого осколок сердцем пойдёт?..


Конец починке. Бриг на воду - шайка на поживу. Закат за восходом - на горизонте корабль завиднелся. Глянул вперёдсмотрящий из “вороньего гнезда” - большая трёхмачтовая баркентина впереди. Из торговых. Паруса поставлены, да ветра нет. У капитана ажно глаз единственный заблестел. Порешили: как стемнеет, на вёслах тишком подойти, на абордаж лакомое судно взять. Велено - делано: солнце за море - команда на вёсла. Вся, до единого носа. Давешний поход сорвался, рабов-галерников не наловили. Наверху, стало быть, никого. Только рулевой у штурвала, да наблюдатель в “гнезде”. Знать, сладится дело у нового. Баркентина издали видна - всеми огнями светит. Экипаж - выдры-навигацкие, зайцы-солдаты да мыши-торговцы. Всем-то скопом дали промаху: одно, что на северных берегах костёр затеять. Бриг Хлыста крадётся в полной темноте. Не всплеснёт весло. Два с половиной корпуса меж бортами - не примечают легкодумные опасности. Как вдруг один фонарь зажёгся во тьме, второй, третий - у грот-мачты, у рундука, у левого борта. Обозначился тать. Выбралась абордажная команда на палубу - глянь - а на баркентине уже и луки, и мечи наготове. Во главе порядка - рослый заяц в красном мундире. Глядит дерзко, уши козырьком выставил. Один взмах командирской сабли - и накроет пиратов град калёных стрел, а то и зажигательными выдадут по бортам да мачтам. Ретируется Хлыст, знаки даёт - обознались, дескать, не прогневайтесь. Сызнова все на вёсла, и тягу. Дивно ли душой ожившему посмотреть - нет в шайке облегчения, что крови опять не пролили. Тому лишь рады, что сами целы остались. Тяжко дышалось от мёртвости бьющихся рядом сердец, от перегара, от хитростей потайных, какими нарождающиеся злодейства в море топить приходится, притом своих же сотрапезников головы на грозу подводя. И за них ведь жутко! Что зарёй, что в полдень - мрак промеж них кружит. Броситься, что ли, перед всеми, да признаться? Позвать из разбойного промысла - к житью - прочим на радость, себе на исправление? Без обиняков да увёрток - прямо. Уже не осколок - зеркало цельное, прямое - в сердце синевой светит. Оттого и тоска о прямоте взяла. И то бы, кажись, в отраду, чтобы на рее вздёрнули, да шкуру спустили - за былое-то - да нельзя своей волей жизни своей решить. Одно дело, когда б силком взяли, с приступом, хоть и желательственно жизней их непутёвых пощадить в драке. Да иное, когда самому напроситься. Вина же - хоть так, хоть эдак - со шкурой вместе не свалится. А уж ободранному, да со вспоротым брюхом - ни добра боле никому не сделать, ни зла пресечь не доведётся. Не жертва то будет, а казнь самоуправная. И нет на неё высшего призыва, а есть строжайшее запрещение.


Долго ходили под чёрным флагом: зимой - по югам, к весне бриг поворотил на север. Мало  наскоков удалось отвратить подчистую. Не вдоволь, но и не с горсть добычи взяли разбойники. Пепла да крови немало за собой оставили. И обе руки на месте, да в каждую по одному только делу вмещается. В правую - самому никого не обидеть. В левую - приятеля за разбоем неприметно по башке тюкнуть, да так, чтоб, очнувшись, не дознался, кто его от добычи уберёг. Непросто былому разбойнику. Днём, в дыму - рожи корчит да саблей впустую машет, сжавши зубы. Вечером - гулеванит со всеми, добычу “празднует”. А как невмоготу станет - притворится, что замутило его грогом. На палубу и к борту. Отплюётся для вида, зашатается до каюты, на лежак рухнет. Ворочается, бурчит. Тормошить его не берутся - лютый он какой-то в последнее время. “А вот как снести ему башку саблей, пока дрыхнет? На всякий случай… Да, может, брюхо у него пойлом изъело, или кость рыбная поперёк кишки встала, и скоро он, того, сам сковырнётся? И то дело - пусть мается!..” Покумекав, а то и перешушукавшись эдак, со смешком прочь отходят. И остаётся он плакать, когда беззвучно, когда с подвывом. О новом разбое учинённом, о судьбах изломанных. Об ожесточении сердец сковников своих. О предстоящих походах окаянного судна. О том, как мало можно самому должного поделать. Не желудище, не кишки болят - душа болит нестерпимо. Ай не потопить ли брига разбойничьего посреди моря-океана? Чтобы всей шайкой - и ко дну? Знать, пресечься тогда цепи лихих дел? Ай не так ли? Ни да, ни нет. Светит синевой прямое зеркало. Небывало, в самой тёмной ночи среди сердца светит. Придёт час, приспеет и дар. Мысль, слово, поступок. Своим же судом, своей волей судить - негоже. Опрометчиво. Закопошится поутру шайка, по вахтам и поручениям разбредётся. Подымется и он. Морда изо всех сил лихая, глаза красные, аж багровые. Всяку ночь слёзы - когда тихо плачет, когда ревмя ревёт. И глаза всё багровей. С той поры и прозвали его Багровоглазом.


Хлопают паруса, скрежещут рангоуты, взмахивают вёсла. Стенают невольники на гребной палубе. Что проку волочься на дикие острова, на пиратские рынки - с пустоватыми трюмами? Вот и порешил Хлыст наведаться прежде к берегам Страны Цветущих Мхов. Как не быть поживе? Места знатные, заселённые, насиженные. Не токмо сады-огороды, дворы да пашни. Есть и цеха-артели: мастеровые за морем всегда по дорогой цене в рабство идут. А брешут ли - есть где-то тут жилище-прибежище старинное, о красных стенах. Вот уж где добра-поди не сосчитать! Дальний поход затеял капитан. Удобную бухту высмотрел. Да только заходить - ветер супротив поднялся - бриг пиратский от земли к морю отвёртывает. Волна вздыбилась. Долой паруса, кнуты в дело. Колотит барабан, скрипят вёсла, настырно пробирается корабль к берегу. А далеко до берега. На входе в залив камни подводные здесь и там поглядывают - неровен час, потопнет судно, и тогда придётся осесть в здешних лесах. Бросили якорь от камней поодаль. Переждать решили ненастье, а там, по тихой воде в бухту войти, шлюпами до берега добраться. Гребцов же - как ненадобны станут - перебить, и в воду. Полумёртвые уже, истраченные. Каков с них прок?


Море успокоилось лишь перед утренней вахтой. К этому часу гребная палуба опустела. Матрос, коего за жуткие рожи да ершистый нрав опасались даже свои, расковал горемык, снабдил их провиантом и спустил на шлюпе с кормы. Думал, было, и сам вместе с ними в бега податься, да свыше порученного дела бросить не посмел. Остался. Хоть и приняли бы его, даже и звали: не раз в ночи и в пересменку подбрасывал пленным еды из камбуза. Мазей-бальзамов приносил - шкуры после кнута подлечить. Утешал добрым словом, и слезам волю давал. Спал экипаж крепко, зато проснулся с головными муками да брюшными хворями. Может, съели чего? Камбала, вроде, не затухла ещё… Хворает со всеми и Багровоглаз - точно и впрямь кость рыбная в кишках заёрзала. От общего стола ел, не кусочничал. Хворает, а сам рад-радёшенек - уж ни до рабов, ни до навигации, ни до похода и дела никому нет - оклематься бы только. Не зазря вместе с мазями да бальзамами всяких порошков лечебных из кладовки отсыпал. Коку, правда, нагорело по высшей пробе. Ладно что не до экзекуций капитану - пополам сгибается, на свет совсем не глядит. И никто не глядит. И про обед никто думать не думает. Значит, и гребцам помоев не понесут. Побег выявится к ужину. Вот и славно. А всё же, “на Рэдволл…”

Edited by Шиповник
Link to comment
Share on other sites

XIV

 

В бухту зашли только на следующий день. Долго не могли сойти на берег. То волна, то ветер. То одно, то другое. У Хлыста настроение выдалось - самая дрянная дрянь. Хуже - разве кошмары, что мучили его напролёт всю ночь перед высадкой. Под утро капитан и вовсе орал, как резанный. Приступил к его уму некий воитель с мечом. Грозил, гнал восвояси. Да где там. Оборотов Хлыст набрал - не своротит. Тьма пуще неволи. Осадил красные стены. В округе набедокурил. Багровоглазу самая работа подоспела. Прочим заложников ловить - ему селян до прибежища сопровождать, чтобы и самому не объявиться, и подопечных уберечь, и под стрелы защитников крепи не угодить. Иным дороги стеречь, повозки с едой не пропускать - ему караул послабить, вином сковников усыпить, да тележку-другую “проморгать”. Так и “разбойничает” Багровоглаз: когда хлебную краюху пленным в яму обронит, когда ятаган боцманский в реке потопит, когда по делу какому отлучится, да “заодно” на пути кого об опасности предупредит. Рубится в первых, свирепо - да только из клинка защитничьего жар высекает. Рану от копья чуть не принял, да только наконечник срубил. Стрелы в белый свет мечет, как в пустой бочонок. Никого не ранит, не убивает. Себя в трату не даёт. Сотоварищей злосчастных своих, с какими рядом оказывается, от погибели прикрывает, как может. Страшно ему за них - тьма их объемлет. И не видят того ослепшие сердца их. Никак не потревожат их осколки. Накрепко в чёрном мясе завязли. Оттого по ночам исходят слезами, до сукровицы, крысиные глаза. Глаза героя, что в пиратском обличье - как в опостылевшей кожуре драконьей.


Отшумел нечаянный ливень. Смурными днями донесли Хлысту потихоньку: на восточной излучине Широкой реки пристали мастеровые да коробейники. Видно, дождь застал их на сплаве. Нездешние. Про военные обстоятельства несведущие. Костры жгут, плоты сушат-конопатят. Песни поют. Выкликнул бандит с полтора десятка сабель - бивуак несчастный порубить, пленных в лагерь доставить. Для торга с непокорными защитниками Рэдволла - страдальцы-заложники - первое дело. На дело же сам повёл, чтобы промашки на сей раз не вышло. И не вышло её. Потому как не проведал Багровоглаз о назначении вылазки. Чуя в становье измену, распустил главарь слух, что двинет шайка пособирать-пограбить, что там ещё по разорённым избам осталось. Вернулись же с вереницей пленных, да в чужой крови. Рассадили захваченных по двум большим ямам. Через день-другой напротив главных ворот - да подалее - надумал Хлыст ставку расположить, казни страшные чинить ввиду защитников - по голове на день, до полной сдачи крепости на немилость его лютейшества. А не тут-то было: заполночь пробрался в лагерь отряд неприятельских лазутчиков, и ну бедолаг освобождать. Заприметил то бывший пират - сердце так и возликовало! Самому бы кинуться помогать, да белка, что в прикрытии стоит, разбирать не станет - срежет стрелой, и всего делов. А в шатре, где тогда обмывали разбойную удачу, как нарочно, пляски затеяли. Заревели, доски с мисками опрокинули, сабли похватали! К выходу напирают. Сейчас побег сорвут! Хмельным прикинувшись, упал Багровоглаз поперёк всеобщей круговерти. Смешалось гулеванящее кольцо, ропотом взялось: выяснять стали, кто кому по случаю кинжалом брюхо кольнул, кому кто в вихры лапою впился. Сумятицей, раскроил Багровоглаз дальнее полотно шатра: иной выход образовался - к лесу. Начали разбойнички в прореху вываливаться, как гнилушки из худого мешка. Поворчали, побранились, и ну скакать, песни орать - про висельников, утопленников, про капитанов и боцманов, какие один другого порезали-порубили. А бегства-то и не видят, не подымают тревоги! Но тревожно бывшему - никак из других палаток хай услышат, тоже плясать потянутся? Так и получилось.


Выкатилась братва отовсюду - на общее веселье. Даже главаря от кошмаров дебоширством подняли. Только не для гулянки вышло оно, а для кутерьмы с погоней. Все до единого, кому лапы от хмеля не изменили, за беглыми припустили. Кинулся со всеми и Багровоглаз - дело ясное - обузой да препоном послужить супротив ловли. Новую принял методу - своих же сотоварищей длинной палкой под ноги заступать, заодно от белкиных стрел да от рукопашной сберегать. Много ли, мало, а пособил тому, чтобы удался отход честным зверям. Ни одного сызнова не поймали! Кроме того, что силы вражьи придержать взялся. Того плотным кольцом окружили. Да и пришибли бы давно, кабы Хлыст не велел живьём взять “мерзавца”. Кто убьёт - тому не поздоровится. Приказать легко - исполнять чревато. Орёл шуток не шутит. Замешкалось кольцо. Багровоглазу того и надобно: в самую пору лазейку герою спроворить. Разок сам на ровном месте свалится, в другой по лапам “соучастникам” скосолапит, внимание отвлечёт. В третий - боком, как мешком развернётся, свалит подельника-другого. Под самым-то носом брешь за брешью выгадываются! Нипочём не бежит наутёк, “мерзавец-то”. Не примечает, не смекает, что ли? Нет. Доля его такая. Не сам взял - выдалась. За других до конца постоять, силы разбойничьи накрепко сковать. Не переменить той доли, не бросить. Едва смекнул о том бывший, так и повалился на гору спин и боков “подельничьих”: то, по прорехам тем ловким, другу на помощь иной “мерзавец” кинулся - ростом покороче, статью покоренастей чуток. Сезонами старше, да силами нов. Стали спиной к спине, да так взялись, что и невдомёк уже иным, кто кого прижимает. В свалке Багровоглазу по башке чьим-то щитом досталось. Грянулся былой наземь, и только заприметил, что в пылу сечи прошлись ему по лопаткам и сотоварищи, и те двое. “Вот мерзавцы… Хоть бы только удрали…” Остаток ночи Багровоглаз, подзабытый “своими”, пролежал под открытым небом.


Тучи поредели. Рассвет взялся клюквой, загорелся на скатах шатров. Как ни старались самые сноровистые главарёвы истязатели - двое держались несказанно. Не давались врагу тайны краснокаменной крепости. Солнце тяжко поднималось над соснами. В грязно-пегой толпе зарождался ропот: “Если они все такие - лучше нам убраться отсюда…” Вскоре Багровоглазу, и ещё с полусотне других, предстояло выдвинуться на штурм восточной стены. Потому за спиной былого пирата маялся лук. Впервые со дня принятия нового прозвища, Багровоглаз не знал, как надлежало поступить. Герои стояли спиной к спине. Выстрелив, можно было прикончить лишь одного из них. Прошить стрелой сразу обоих не давало разделявшее их дерево. Да и за одного друга второму всю меру подъять придётся… Когда по сборищу прокатился новый прилив ужаса и отвращения, у самого же Багровоглаза внутри захолонуло, и сам не приметил он, как лук очутился в его руках. Миг - и острие, посланное в геройское сердце, отсечёт страдания. Скорей. Вот уже скомандуют отход, и станет поздно. Миг - и пусть тащат к кровавому дереву, заместо избавленного... Но едва приподнял Багровоглаз оружие, как прочёл в ясном сердце повеление: “Оставь! Нынче им орлами парить. Не обрывай подвига. Не преграждай восхождения”. Опустился тогда лук. Задумчив стал взор. И просить бы той же доли, а невмоготу: как же стервятнику-то - и с орлами среди высей кружить?..


Выкрикнули сбор. Словно пришибленные, двинулись бандиты на штурм. Подначивает Хлыст войско, ярит, мечом двуручным напутствует - без успеха, дескать, чтобы не ворачиваться. Да всё не в прок - скребут по дорожной грязи копейные древки, строя никакого не держится. И сам не рад главарь, что казнь публичную затеял - выгадывал отместку да власти своей упрочнение, а получился сплошной афронт. Забрался Хлыст в шатёр, всех взашей повыгнал, думу занятную думать счинился. Углем древесным по бумаге стрелки-намётки намётывать. От пролива, где бриг пробоину получил, до моря, в котором с баркентиной дельце не выгорело. От берега, куда из-за скал и ветра подойти не смогли, до острова, где во всеоружии встретили. Так, чередою - до самых камней в здешней бухте довёл. От припоминания колик брюшных покорчился. Следом и побег вовремя не примеченный обкумекал, да палатку с дальней стороны распоротую. Вот как, значит! Не напрасно приглядывался Хлыст пристальней ранешнего к самому лихому, видом свирепому своему воину. Неприметно глядел, скалился, карябал подбородок задумчиво. К тому одному все стрелки-намётки и сошлись. Хватив кулаком огарок, перепачкал золой размысленное. Велел, как отштурмуют, немедля представить Багровоглаза. Вроде как для наград и почестей. На деле же - для объявления, суда и лютой казни. Уж такую смерть замыслил главарь изменнику, чтоб остальным в острастку до конца дней. Нынешней расправе не в пример даже. Такую, что и самому дурно сделалось. И долго ещё под теменем отвратно было. А не привыкать.


Понапрасну отгремел штурм. Возвращаются подручные без веленного сотоварища. Гром и молния! Валуны и вулканы! Четверых отправлял, двое рапортовать дерзнули. Одного Хлыст мечом порешил, оставшийся едва успел из шатра выскочить. Едва живой со страху. А главарь по пятам несётся! Скачет по лагерю, миски о головы бьёт, головни из костров расшвыривает, копья куда попало мечет. “Идиоты! - надрывается. - Олухи! Лягушки в кадушке!..” Расстроили, дескать, вы меня, до чрезвычайности. А ведь знаете, что я “терпеть не могу неудачников!..” Одним чёрное сердце потешить осталось - живых ещё, страдальцев обоих к западной стене притащили, да требушетом через главные ворота с руганью перебросили. Самолично Хлыст ругался-разорялся, похвалялся, мечом размахивал: “Забирайте дохляков своих! Более не надобны! Всё как есть, нам порассказали!..” А что рассказали - про то и неведомо. А что неведомо ничего, как и прежде - про то на мордах писано.


Другим днём, как отгромыхал да поостыл предводитель, разъяснилось дело Багровоглазово. И разыскать его посланным, да уже с моей стрелой в груди. Лежит себе, ввысь глядит, и всею-то пастью улыбается. Обходят почившего былые сотоварищи, бока да лапы неживые попинывают, репки-тыковки чешут: ни на одной морде отродясь такого счастья не видывали! А в глазах недвижных - синее-синее небо сияет. Отступает грязно-сизый край облака. Отражается солнце. И от блеска того загородились, отпрянули разбойники. Закрыли скорей глаза убитому. Оттащили от стен. Доспехами да серьгой оловянной поживились, и со своими сгинувшими в общей могиле оставили. Только не сгинул он. А стрелой к Светлому Лугу взмыл. Поднялись и другие, числом, увы, немногие, из неприятельского лагеря. Стронулись и у них осколки. Знать, и их руки подали кому хлеба, а то и хлыст у кого отняли, да прочь отбросили. Товарища своего, что пример дал, не предали, не подвели. Того, что прозвище получил за непрестанные слёзы. Он пришёл сюда раньше. Раньше всех нас.


Мы стояли посреди Луга, плечо о плечо. Из привольной вышины донёсся орлиный оклик. Мой друг поднял взор, едва прикрыв чело рукою. В синеве ждали мои друзья. Наши друзья. Он взглянул на меня с прощальной улыбкой. Мне пора? Я позвал его с нами. “Статься, и мне бы орлом парить, кабы не стрела твоя лёгкая, что от мук лютых меня избавила…” Нет. Ни о чём он не сожалел. Здесь нет места для сожалений. Одного хотел он - всегда устремляться к тем пределам, откуда льётся невечерний свет. И тому, знаю, быть. И всё же… “Прости меня!” - попросил я. Друг, преклонив колено, поравнялся со мною светлым взором. “Навещай меня!” - попросил он. “Непременно!” - обетовал я, и обнял его изо всей крепости. И он меня обнял. Если бы я мог теперь плакать, его белоснежное одеяние вымокло бы насквозь.

 

КОНЕЦ

Edited by Шиповник
Link to comment
Share on other sites

 

Разного моим довелось изведать, прежде чем обосноваться за Мшистой рекою, на левом берегу Нортфорского ручья.

коробейники с севера пожаловали

Нелегко идти шестами супротив течения

 

Нортфорк впадает в основное течение Мшистой (или другого ручья, ну который к морю выходит, у Джейкса опять география на том моменте потекла). Нортфорк тянется с севера. Если коробейники шли с севера, то почему они испытывали трудности с течением, они же идут по нему?

Link to comment
Share on other sites

Greedy, поверишь ли, где-то по разделу https://www.redwall.ru/world уточнял - так русским по фоновому было, что на север она течёт из Мшистой. У меня сейчас там только ссылка на СЦМ отображается, надо Северные земли смотреть. Где по книгам уточнить, не помню, если карту смотреть, то там гидрологических парадоксов и ещё найти можно, но в том ли суть? Короче, я, конечно, постараюсь уточнить, спасибо за целеуказание, ныне же просто прими как есть. Да, и спасибо за уделяемое время!

Edited by Шиповник
Link to comment
Share on other sites

Значит, писано в "Мире" неверно.

 

"ЛоЛ", книга 3, глава 36:

 

EqA5258.png

 

И вообще, такая бифуркация течений - явление суть есть такой редкости и скорости, что в стабильном сеттинге, который существует сотни сезонов, практически невозможное. Хотя как знать...

О, МНЕ ЖЕ НАДО ФОРТУНАТЕ ЗА ЭТО ПРЕДЪЯВИТЬ НА РИ ОС.

 

 

Да, и спасибо за уделяемое время!

 

Тут есть, чему уделять. Хороший слог, обильное использование географии из разных книг, у Джейкса этого очень не хватало, равно как и впечатление цельного, живого сеттинга складывается - все торгуют, ходят, создают, мигрируют, реагируют на всё происходящее, ведут свою историю, связанную с настоящим. Пусть, как я заметил на первых главах, мне недостает детальности в описании приключения (я понимаю, что всё это пересказ Зяблика, но всё же хотелось бы более полного... погружения, что ли?), работа весьма добротная, ознакомиться до конца стоит.

Link to comment
Share on other sites

Greedy, спасибо! Правки я внесу, благо, там не много завязано с направлением течения ручья. А по разделу "мир" - тут, прежде ревизии, надо уточнить - может, это я ещё сам ошибся, а там правильно было. Как доступ в ту часть сайта возобновится, можно будет глянуть, и, при необходимости, запланировать корректуру. За предварительную оценку также весьма признателен. Тут вообще планировалось до 25 тыс. знаков изначально, поэтому если бы соотношение "погружение/темп" удалось бы увеличить, то только за счёт дальнейшего укрупнения формы, а задумывалась вещь изначально как рассказ, а не маленькая повесть. Т.е. ещё компактней. Но вышло всё же более 2,5 а.л. 

Link to comment
Share on other sites

 

Тут вообще планировалось до 25 тыс. знаков изначально, поэтому если бы соотношение "погружение/темп" удалось бы увеличить, то только за счёт дальнейшего укрупнения формы, а задумывалась вещь изначально как рассказ, а не маленькая повесть. Т.е. ещё компактней. Но вышло всё же более 2,5 а.л.

 

Понимаю. Всё же что-то более детального от тебя (Вас?) увидеть было бы неплохо, пусть даже малой формы.

 

Так, ещё ремарки:

 

 

кульбиты под перекрёстным огнём - то ещё приключение

я обернулся к линии огня

 

У нас не огнестрел, фразы ну вот никак не вяжутся.

Link to comment
Share on other sites

 

Понимаю. Всё же что-то более детального от тебя (Вас?) увидеть было бы неплохо, пусть даже малой формы.

 

 

Предлагаю на «ты», чего уж там. Если создание повести «Второе дыхание» (фрагмент опубликован темой ранее) увенчается успехом, то уж там детализация будет. Планируется от 10 до 14 а.л., но предполагаю, что выйдет больше. Опять-таки, сейчас не могу со всей уверенностью обещать, что эта повесть вообще увидит свет, ввиду моих ресурсных ограничений.

 

 

У нас не огнестрел, фразы ну вот никак не вяжутся.

 

Кстати, тоже раздумывал об употреблении термина «огонь» в лучном контексте, но решил использовать, поскольку на сегодня «вести огонь» почти всегда синонимично действую «стрелять» для любого типа стреляющего вооружения. Есть примеры употребления: strelaclub.ru/chitat-smotret/tekhnika-bezopasnosti С другой же стороны - да, резонно, потому что во времена, когда луки были в употреблении, команда «огонь» наверняка звучала иначе. Обязательно возьму на заметку и подумаю, как лучше выразить этот аспект. 

Link to comment
Share on other sites

 

Предлагаю на «ты», чего уж там.

 

Принято.

 

 

«Второе дыхание»

 

Видел. Не заинтересовало, увы.

 

 

как лучше выразить этот аспект.

 

Хорошо.

 

 

Цельный отзыв по прочитанному.

 

Скажу честно - не дочитал. На моменте смерти ГГ дропнул - а вся соль в том, что те лирические отступления, что поначалу добавляли колорита истории, как будто слушаешь реального рассказчика, очевидца, ветерана, под конец превратились в кашу "что где когда?" Я не понимал, о чем читаю. Рассуждения ради рассуждений, описания ради описаний, в тексте вязнешь и готовность отложить чтиво всё растет и растет. Мутность в некоторых технических вопросах тоже не добавляет ясности: во временной линии описываемых событий путаешься (я вот так и не понял, какого вида тот сослуживец Бэзила и когда он появился в аббатстве), не понимаешь, откуда у Клуни эти орды для бесчисленных штурмов, какой такой последний штурм и как это соотносится с книгой (я понял, что события фанфика рвут канву канона, но опять же, ничего не ясно)...

 

Короче, интересная перспектива, хорошая, пусть и вязкая атмосфера рассказа, путаность временной линии и некоторая недосказанность событий, вкупе с неким однообразием (впрочем, оно не сильно надоело, читать про разных зверей и быт в осаде даже сейчас было интересно) - вот для меня этот фанфик.

Link to comment
Share on other sites

А соль-то в итоге. Извини, коли «не оправдал надежд», и спасибо за указания на недостатки – что смогу, исправлю. И за внимание, и за искренность тоже спасибо.


По отдельным моментам:

 

Рассуждения ради рассуждений, описания ради описаний


Это, всё же, чуток скороспелое заключение. Но давать дополнительные пояснения по сути этой именно части мне бы не хотелось. Далее по тексту "все линии подключены", но чтобы их отследить, требуется некоторое внимание к образам и метафорам. В этой части (после смерти ГГ) текст наименее «развлекателен», более «созерцателен», что ли. Эта часть испытывает потребность в неторопливой ответной чуткости. Если душа никак не откликается – быть может, тогда читать далее и не стоит. Но без итоговых глав – главное из этого текста утрачивается.

 

Что касается «что где когда?» Нынче мне доводится читать разные художественные вещи – от Джейкса до Чехова, и, как правило, вечером. В определённый момент в голове у меня начинает «вариться каша». В этом случае я перечитываю, что выпустил. Если не помогает, то это говорит, как правило, о том, что пора бы уже завершать световой день. Тогда я просто откладываю книгу, и назавтра «каши» на страницах как не бывало. У меня это работает.

 

 

во временной линии описываемых событий путаешься

 

 

я вот так и не понял, какого вида тот сослуживец Бэзила и когда он появился в аббатстве

 


Да, временная линия дана нелинейно (пардонь за нечаянный каламбур), хотя линия в сюжете одна всего. Есть реминисценция (flashback) о тех событиях, которые уже были даны в «прямой перспективе» - это как раз о прибытии сослуживца Бэзила. «От нас он шёл впереди через одну повозку…» - т.е. он пришёл вместе со всеми, в обозе. О том же: «Там и наши кроты переглянулись, подвалили сами - дескать, как отправились мы, так они наперёд всем семейством в дороге и прибывали…» О том, что он мыш, сказано было один раз: «…кто таков да откуда взялся мыш сей, в расцвете сил да в ношеном поддоспешнике?..» Поскольку за литературными говорящими выдрами, мышами и горностаями стоят, по сути, людские характеры, я не стараюсь лишний раз акцентировать видовой аспект. Хотя, может, стоило в данном случае обозначить его отчётливей. Подумаю.

 

 

откуда у Клуни эти орды для бесчисленных штурмов

 


Из первоисточника: «Сейчас он ехал в телеге с сеном - без возницы, в компании пятисот своих сородичей. Пестрое сборище помоечных, гостиничных, водяных и портовых крыс составляло могучую армию Клуни, трепещущую перед ним и покорную ему» Плюс к тому: «-  Возьмите полсотни солдат и поищите в округе крыс, которые хорошо знают эту местность. Мне нужны крупные, сильные крысы. Берите также ласок, горностаев и хорьков. Тоже сгодятся» Ну пусть сто штыков набрали. В тех масштабах на десяток приступов, полагаю, более чем достаточно.

 

 

я понял, что события фанфика рвут канву канона, но опять же, ничего не ясно

 


Также можно сказать и о сценарии мультфильма: приезда цирка и торговца Фарло в первоисточнике мы не найдём. Война лета Поздней Розы наверняка могла содержать больше эпизодов, чем описано в книге. «Последний» (наиболее яростный из боевого опыта ГГ) приступ – да, это, если угодно, авторская вольность. Напрямую соответствующего события в первоисточнике нет.


Вот, как-то оно так…

Edited by Шиповник
Link to comment
Share on other sites

 

А соль-то в итоге.

 

Это, всё же, чуток скороспелое заключение. Но давать дополнительные пояснения по сути этой именно части мне бы не хотелось. Далее по тексту "все линии подключены", но чтобы их отследить, требуется некоторое внимание к образам и метафорам. В этой части (после смерти ГГ) текст наименее «развлекателен», более «созерцателен», что ли. Эта часть испытывает потребность в неторопливой ответной чуткости. Если душа никак не откликается – быть может, тогда читать далее и не стоит. Но без итоговых глав – главное из этого текста утрачивается.

 

Можно сказать, что виноват автор, т.к. надоел читателю и запутал его, можно сказать, что виноват читатель, т.к. тупой и не дорос ещё, можно разделить вину, разложив всё по полочкам.

Но я просто скажу, что выражал свои впечатления. Видишь ли, я люблю, когда сама соль и идея выражаются не в созерцании, но действе, столкновении ценностей НА ДЕЛЕ, экшне и крутых, коронных сценах, чтобы воображение летело за текстом, за словом автора, а не пялилось на него со стороны. Вот моя позиция как читателя.

 

 

Что касается «что где когда?» Нынче мне доводится читать разные художественные вещи – от Джейкса до Чехова, и, как правило, вечером. В определённый момент в голове у меня начинает «вариться каша». В этом случае я перечитываю, что выпустил. Если не помогает, то это говорит, как правило, о том, что пора бы уже завершать световой день. Тогда я просто откладываю книгу, и назавтра «каши» на страницах как не бывало. У меня это работает.

 

Может быть. Попробую.

 

 

Да, временная линия дана нелинейно (пардонь за нечаянный каламбур), хотя линия в сюжете одна всего. Есть реминисценция (flashback) о тех событиях, которые уже были даны в «прямой перспективе» - это как раз о прибытии сослуживца Бэзила. «От нас он шёл впереди через одну повозку…» - т.е. он пришёл вместе со всеми, в обозе. О том же: «Там и наши кроты переглянулись, подвалили сами - дескать, как отправились мы, так они наперёд всем семейством в дороге и прибывали…» О том, что он мыш, сказано было один раз: «…кто таков да откуда взялся мыш сей, в расцвете сил да в ношеном поддоспешнике?..»

 

Оооооо... Я вообще думал, что обоза ДВА, что кроты из первого узнали мыша из второго, а что он мыш - я вообще проглядел три буквы в относительно крупном полотне абзаца.

Вот так вот!

 

 

Поскольку за литературными говорящими выдрами, мышами и горностаями стоят, по сути, людские характеры

 

Я надеюсь, это не было сказано "За всех".

 

 

я не стараюсь лишний раз акцентировать видовой аспект

 

Зря. Теряете возможность развить сюжеты из конфликтов, специфичных только для фэнтезийного мира зверей, интересные ситуации, для нашего мира несвойственные. Или перенести человеческое в разрез именно видовой розни, использовать "видовой аспект" как инструмент для выражения мыслей. Опять же, разные виды, можно создать в сеттинге разные культуры, обычаи, уникальные для мира Рэдволла и только для него.

 

Короче, это мощный аспект, я бы его не отбрасывал.

 

 

Из первоисточника: «Сейчас он ехал в телеге с сеном - без возницы, в компании пятисот своих сородичей. Пестрое сборище помоечных, гостиничных, водяных и портовых крыс составляло могучую армию Клуни, трепещущую перед ним и покорную ему» Плюс к тому: «- Возьмите полсотни солдат и поищите в округе крыс, которые хорошо знают эту местность. Мне нужны крупные, сильные крысы. Берите также ласок, горностаев и хорьков. Тоже сгодятся» Ну пусть сто штыков набрали. В тех масштабах на десяток приступов, полагаю, более чем достаточно.

 

Принято.

Тогда вопрос: почему требушет упомянут единожды за рассказ, и только для швыряния трупов, но не для штурма? Не поверю, чтобы простой швей из глубинки не удивился бы летящему с неба на стены гравию и булыжникам.

 

Как ты мог заметить, меня больше интересуют технические аспекты, нежели чем идейные. И такие читатели бывают.

 

 

Также можно сказать и о сценарии мультфильма: приезда цирка и торговца Фарло в первоисточнике мы не найдём. Война лета Поздней Розы наверняка могла содержать больше эпизодов, чем описано в книге. «Последний» (наиболее яростный из боевого опыта ГГ) приступ – да, это, если угодно, авторская вольность. Напрямую соответствующего события в первоисточнике нет.

 

Я не вменяю это в вину. Всё в порядке.

Link to comment
Share on other sites

Извинения просим, чуть подзатянул я с ответом.

 

разложив всё по полочкам

 

Тут самый обыкновенный литературный случай – о какой-либо «вине» говорить вообще не приходится. Вот, признаюсь, уж более года читаю роман Юрия Слепухина «У черты заката» - о жизни людей самых разных судеб в Аргентине времён президентства Перона. Чего ж так долго, спрашивается? Ужели вещь так себе? Отнюдь! Интересные, объёмные характеры, непраздные ситуации, непустые проблемы, качественный русский язык. Отчётливые описания, с яркой художественной деталью, отражают и подчёркивают душевное состояние героев, задают пространство для действий. Очень познавательно, и, как ныне говорят, «атмосферно». В основе развития сюжета не приметил каких-то шаблонных «конструкторских» решений - тем более жизненным представляется путь персонажей. За чем же с моей стороны, как читателя, дело стало? Может быть, эпоха и место действия мне не столь интересны, может, дело в том, что сюжетные линии идут всё больше параллельными курсами. Тем не менее, намерен дочитать, т.к. интересна именно что судьба героев – в какую точку «Б» они придут, и какими?.. Это к примеру. 

 

 

Вот так вот!

 

Ну, пожалуй, мне стоило как-то более отчётливо, что ли, обозначить эти обстоятельства. Беру на заметку.

 

 

Я надеюсь, это не было сказано "За всех".

 

За всех высказываться не могу - тут уж разум всякому советник. Известна такая мысль, как бы к ней ни относиться: до тех пор, пока созидателями и воспринимателями художественной литературы будут люди – все миры, все одушевлённые образы, которые в этих мирах действуют и свершают пути от «А» до «Б», как-то меняются – всё это суть художественное средство передачи опыта в решении нетривиальных задач в человеческой, именно, жизни. Вот и у героев Джейкса я ищу и подмечаю примеры и антипримеры, варианты поступков в разных ситуациях, имеющих место не в книгах. Рэдволльцы постоянно защищают свой дом, это сага о защите Отечества, об отражении агрессии, об освободительной борьбе, а меня эти темы волнуют. И тут уже не столь важно для меня, что в бросании пакетиков с перцем и закапывании дверей от поджога («Меч Мартина») реализма не столь много. Характеры, проблемы и решения как-то важней. Разумеется, когда (если, когда… - ?) будет у нас, то будет сильно по-другому и сильно грустней, и, пожалуй, заметить бы в мой адрес, что-де литературу мне следовало бы подобрать более профильную на сей счёт – историческую - но сердцу тоже не особо прикажешь. Хотя, да, «Молодую гвардию» дочитать всяко стоит…

 

 

Короче, это мощный аспект, я бы его не отбрасывал.

 

Да, аспект мощный, и он обоюдоострый в плане сюжетного вклада. Что для меня в Рэдволле особенно утешительно и отрадно, так это взаимоотношение зверюшек разных видов – они там действительно как братья и сёстры. Это прямая идеальная проекция того, как подобает людям разных этносов и национальностей налаживать отношения. Это, как раз, положительная сторона отношения к видовому многообразию. И несколько даже карябает, когда начинается бухтение наподобие:


«- Да ну тебя, веслохвост…
- От кустохвостихи слышу…»

 

А межэтнических конфликтов не выношу, самый ужасный их вид, на мой взгляд, во всех отношениях. Конечно и увы, разным племенам зачастую находится чего делить, но только бы не «цвет шерсти»…

 

 

почему требушет упомянут единожды за рассказ

 

Дважды. На самом деле дважды. Ты просто не дочитал. А по сути – верно, метко, правильно замечено. Будь у Клуни требушет в распоряжении для штурма – обстановка стала бы печальней. Тут, конечно, можно домыслить нечто вроде такого. Дескать, сколотили вороги требушет. За стенами это просекли. Отправили диверсантов. Те постройку разломали и ушли. Агрессоры починили орудие, но к тому времени оно им потребовалось как раз для упомянутой акции (забрасывали, кстати, ещё живых). После чего он поломался, т.к. починили его на скорую руку. Но тут можно справедливо заметить, что автор выкручивается как может и изо всех сил тянет «зайца за уши».

 

 

И такие читатели бывают.

 

Это дело ясное - сколько читателей, столько и особенностей восприятия. Замечательно, что читатели есть, и авторы должны быть весьма им признательны, особенно когда прочтение сопровождается содержательным фактическим разбором и служит улучшению работы.

Edited by Шиповник
Link to comment
Share on other sites

Join the conversation

You can post now and register later. If you have an account, sign in now to post with your account.

Guest
Reply to this topic...

×   Pasted as rich text.   Paste as plain text instead

  Only 75 emoji are allowed.

×   Your link has been automatically embedded.   Display as a link instead

×   Your previous content has been restored.   Clear editor

×   You cannot paste images directly. Upload or insert images from URL.

 Share

  • Recently Browsing   0 members

    No registered users viewing this page.

  • Similar Content

    • By Меланхолический Кот
      Этот рассказ я планировал написать на конкурс "преодоление расизма", но он не состоялся, так что просто выставлю.
       
      – В конце концов, имеет автор право сам устанавливать порядки в собственном мире?
      – Разумеется. Точно так же, как читатель имеет право задать вопрос относительно этих порядков. А в некоторых, хм, случаях – и попросить об исключении.
      Издатель, не отрываясь, внимательно и спокойно смотрел на сидевшего перед ним Брайана Джейкса. Он лукавил: речь шла не просто о вопросе, и они оба уже знали это. Точно так же, как и пристроившийся на диване у окна агент компании «Исполни Желание».
      Было бы прекрасно, если бы смертельно больной двенадцатилетний Патрик из Дублина попросил о встрече со своим любимым писателем. Да и если бы ему захотелось получить от Джейкса книгу с собственными персонажами, это тоже можно было бы организовать. Собственно, так оно и было.
      Вот только главным героем книги Патрик пожелал видеть хорька.
      Главным положительным героем.
      – Я уже говорил, что готов написать отдельную повесть, не связанную с Рэдволлом, – мрачно произнёс Джейкс.
      – Сожалею, но связь с Рэдволлом обязательна, – ровным голосом ответил агент. – Заказчик специально подчеркнул это. Откровенно говоря, не понимаю, мистер Джейкс, что вызывает у вас такие затруднения. Мы ознакомились с вашим творчеством и обнаружили, что в нём нет единой истории или сложного мира, которые могли бы пострадать…
      Джейкс бросил раздражённый взгляд в сторону этого сухаря в дорогом костюме, который, похоже, ещё и вообразил себя литературным критиком.
      – Видите ли, я пишу для детей, а им важно получить чёткие моральные установки без всяких там двусмысленностей. Сказочные звери тут прекрасно подходят. Хитрая лиса, злобный хорёк, мерзкая крыса…
      Издатель улыбнулся.
      – Твои читатели, Брайан, предпочитают держать в качестве домашних питомцев крыс и хорьков, а не зайцев, мышей или, представь себе, барсуков!
      На фото, которое агент аккуратно положил на стол перед Брайаном, Патрик держал на руках домашнего хорька. Маленькая мордочка выглядела доброй и доверчивой, ничуть не напоминая Сварта Шестикогтя, Кроликобоя или Волога.
      Патрик любил своего хорька. А ещё он любил Рэдволл. Книги, в которых хорьки были злыми. Противоречие требовало разрешения, и «Исполни Желание» взялась найти его.
      – В конце концов, Брайан, у тебя не так уж мало персонажей, которых нельзя назвать однозначно дурными! – воскликнул издатель. – Вспомни хотя бы Джиндживера. Нет, не первоначального, а из «Войны с Котиром». Или того крыса, ну, который ещё лодочки для диббунов делал…
      – Хвастопуз, – со вздохом напомнил Джейкс.
      – Вот! Что, разве трудно тебе придумать такого вот… хорька? Пусть бы играл с диббунами, грибы с ними там собирал…
      – Никто из них не был главным персонажем моих книг.
      – Ладно! А что, если тебе вернуться к «Изгнаннику» и сделать что-то подобное с новой концовкой? Пусть твои мыши воспитают хорька, который преодолеет свою природу и станет защитником Рэдволла!
      Джейкс раздражённо махнул рукой. Напоминание о той книге было для него всё равно что удар под дых. Издатель понимал это и лишь изредка позволял себе этот приём.
      С минуту все трое молчали. В падающих из окна солнечных лучах танцевали пылинки. Было слышно, как тихо тикают украшенные маленькими рубинами часы на полке рядом с вставленной в рамку иллюстрацией. Матиас держал найденный меч и ободряюще улыбался. Взглянув на него, Джейкс вздохнул.
      – Ну хорошо. Я согласен! Только вот моё условие. Об этой книге никто не должен знать, кроме Патрика, его родителей, ну, и издательства. До самой моей смерти. Если пронюхают газетчики – я разорву контракт, вот!
      «Только бы до Патриции не дошло», – подумал Джейкс. Он представил себе лицо этой ушлой американки, когда она поймёт, что из него можно вытащить нечто новенькое.
      Агент невозмутимо кивнул.
      – Как понимаете, мне трудно отвечать за подростка. Но компания объявит лишь о том, что вы встретились с Патриком.
      Джейкс с невольным удовлетворением заметил, как насупился издатель. Книга должна была быть самой настоящей – с красочной обложкой, иллюстрациями, аннотацией. Значит, ему придётся как-то договариваться с редактором, наборщиками и художниками. Ничего, пусть теперь выкручивается, как Смертный Извив.
      – Ваша подпись на книге обязательна!
      «Изобразить бы его корабельной крысой», – подумал Джейкс, снова пожимая руку улыбающемуся с победным видом агенту. «И как такому доверили заниматься желаниями больных детей?»
      Угрюмо насупившись, он шагал по залитой летним солнцем ливерпульской улице. Всякая попытка влезть в его мир и переменить его порядки вызывала у Джейкса чувство сродни тому, что испытывал, возможно, аббат Мортимер, выслушивая наглые требования Клуни Хлыста. Он помнил бесконечные записки с вопросами вроде «А когда в твоих книгах будут добрые лисы», помнил, как отвечал уверенно, что это невозможно…
      Кому-то это, вероятно, не нравилось. Но, в общем, ему всё сходило с рук.
      Пока не появился Патрик со своим хорьком. И эта компания «Исполни Желание».
      В любимом пабе Джейкс взял два бокала с «Гиннесом». На одном красовался радостный мышонок в зелёной рясе, на другом – старец-мышь в очках. Матиас и Мафусаил, как два колокола. Пара таких же стояла у него дома в кухонном шкафу.
      Придёт, наверное, время, и их выставят на аукционе.
      Знакомая обстановка успокаивала. Что поделать, этот Патрик – ребёнок. Стоит ли требовать, чтобы он понимал сложность писательского ремесла, когда ты сначала придумываешь правила своей вселенной, а потом становишься их пленником? Мог ли Патрик представить писателя, у которого уже не было ни времени, ни сил свернуть с привычных тропинок?
      Нет. Он был просто маленьким мальчиком, видевшим в писателе волшебника, готового взмахом своей палочки создать новую сказку в любой момент. И он захотел получить сказку, которая, вероятно, станет последней в его жизни.
      И, к тому же, он был ирландцем.
      Матиас был пуст, в Мафусаиле пива оставалось до середины, как раз на уровне пояса рэдволльского старца. Джейкс расслаблено смотрел в окно.
      Что же, ему бросили вызов. И он его, Фераго побери, примет. Патрик получит свою сказку.
      Дома Джейкс велел никому себя не беспокоить и заперся в кабинете. Верная печатная машинка стояла перед ним, заправленная чистым белым листом. Ещё немного – и этот лист станет дверью, ведущей в страну героев и приключений…
      Весьма на этот раз необычную.
      Но с чего же начать?
      Идею вернуться к сюжету «Изгнанника» Джейкс отмёл сразу. Слишком много боли было связано с той книгой. Лучше бы вовсе её не было на свете, но раз уж появилась, пусть остаётся в прошлом. Нет, никаких больше детей-хищников, хватит.
      Итак, нужен персонаж из дурного народа, который бы, однако, перешёл на сторону добра. Мысль пробежалась по сочинённым когда-то историям. Хвастопуз? Ромска? Что, если представить себе хорька-пирата, которому надоело быть злодеем…
      Руки привычно легли на клавиши…
      ***
      – Опять дрыхнешь!
      Знаменитая палка капитана с размаху опустилась на голову Рикпата, заставив того отчаянно завизжать.
      – Ай! Простите, сэр, простите! Этого больше не повторится, клянусь!
      Спросонья хорёк отчаянно завертел штурвал, но тут же получил новые удары.
      – Тебе сказано было держать курс, тупица!
      Горящие злобным огнём глаза капитана вплотную приблизились к незадачливому рулевому.
      – Ещё раз уснёшь – на корм акулам отправлю!
      ***
      – Во-первых, мне, между прочим, весьма больно!
      Джейкс резко обернулся. Хорёк в мешковатых штанах и моряцкой тельняшке сидел на диване, запрокинув лапу на лапу.
      – А, во-вторых, скучновато ты начал. Вот есть у тебя я… Кто я? Хорёк-пират? И что? Какую историю ты собрался со мной раскрутить? Типа мне надоедят побои капитана, и я сбегу в Рэдволл?
      – Поторопился ты, приятель, – усмехнулся Джейкс. – Помню, раньше Мартин меня первым навещал.
      На самом деле хищник явился ему вообще впервые. И Джейксу это отнюдь не нравилось. 
      Рикпат картинно развёл лапами.
      – Что поделать! Новые тропы – новые герои! Брайан, старина, припомни-ка своего главного хищника-добряка. Да, кошака того рыжего, Джидживера. Что там у него было? Конфликт с сестрицей, верно? Тебе не кажется, что одно это уже поинтереснее?
      – Только я тебя придумал, а ты уже с советами лезешь…
      Однако вариант нового Хвастопуза в обличии хорька и вправду тёплых чувств не вызывал. А вот Джиндживер… Образ двух наследников покойного тирана всплывал и в «Дозорном отряде», и в «Клятве воина». Там, правда, конкуренты главных антагонистов быстро сходили со сцены.
      Но что, если…
      Джейкс ощутил странное волнение, как будто ему предстояло сойти со знакомой дорожки в неведомое. Скомканный лист полетел в корзину, и его чистый собрат открыл сказочную дверь заново.
      ***
      Тоскливое завывание флейт и уханье барабанов оглашали морское побережье с самого рассвета. Тайран Терс, великий вождь племени Барка, умирал. Грудь старого седого хорька тяжело вздымалась, и всем было ясно, что вот-вот его дух уйдёт в Тёмный Лес.
      Двое сыновей вождя сидели у палатки, в которой лежал их отец. Он должен был выбрать того, кто унаследует рубиновый венец и вместе с ним – власть над всеми Барка. Если же он не сделает этого, братья сойдутся в схватке, из которой выйдет лишь один.
      Горраг и Рикпат угрюмо посматривали друг на друга. Первый славился своей силой и жестокостью, никто из Барка не посмел бы сразиться с ним. Второй же был по характеру мягок, насколько на это способен хорёк. Говорили, что ещё ни разу в жизни не убил он другого зверя.
      ***
      – Да-да, приятель. Очень удобно развесить на персонажей таблички, у кого какой характер, кто добрый, а кто злой. Нет вот чтобы дать читателю самому это понять!
      Развалившийся на диване хорёк нагло оскалился. Джейкс хмыкнул.
      – Не думаю, что нашего юного друга интересуют всякие литературные выкрутасы. И, вообще, что это такое? Не успел я начать книгу – а ты тут как тут! Мне даже Мартин так не надоедал!
      – Придёт-придёт, не изволь волноваться!
      ***
      Дряхлый крыс с проседью в чёрном мехе, который ухаживал за Тайраном последние месяцы, медленно вышел из палатки. Музыка смолкла, и зловещая тишина повисла над стоянкой.
      – Великий вождь не указал наследника! – горестно произнёс крыс.
      Звери тревожно зашептались. Крыс подождал, пока шёпот не утих, и громко воскликнул:
      – Рубиновый венец украден!
      Кто-то в ужасе вскрикнул. Барка подозрительно косились друг на друга. Все знали: того, кто покусился на реликвию, ждала мучительная смерть.
      Горраг понял, что действовать надо решительно, пока ситуация не повернулась против него самого.
      – Это он виноват! – завизжал Горраг, указывая на брата. – Рикпат украл рубиновый венец и отравил моего отца! Он – вор и убийца! Взять его!
      Рикпат не успел сказать ни слова в свою защиту, как несколько дюжих хорьков набросились на него, повалили на землю и связали ему лапы.
      – Пусть сидит рядом с телом Тайрана! Не хочу, чтобы этот грязный преступник портил нам торжество. Так кто теперь будет вождём Барка? А ну, скажите!
      – Горраг Терс! Баркатерс! Горраг Терс! Баркатерс!
      Звери вопили, потрясая воздетыми к небу лапами, и тут же вновь заиграли трубы и барабаны. Горраг с победным видом взирал на хищников, которые теперь будут подчиняться ему одному. Но он понимал, что для полноты власти необходим рубиновый венец, а значит, эту реликвию предстояло отыскать во что бы то ни стало.
      Настала ночь. Связанный Рикпат сидел в палатке недалеко от бездыханного тела своего отца. Хорёк понимал, что скоро его казнят: Горраг ни за что не оставит соперника в живых. Даже если бы ему удалось развязать верёвку, как бы он выбрался? И куда ему было бежать? Увы, оставалось лишь смириться с неизбежным…
      Вдруг Рикпат услышал, как за его спиной тихо разрезают ткань. Вздрогнув, он повернулся и тут же увидел, как через дыру в палатку юркнул маленький горностай Грязномех.
      – Эй, не бойся! – возбуждённо прошептал он, разрезая верёвку на лапах Рикпата. – Я пришёл спасти тебя!
      – Вот как? С чего это вдруг? Если Горраг узнает, то приколотит твою шкуру к старому дубу!
      Рикпат довольно размял затёкшие лапы.
      – Ты добрый и справедливый… Всем всегда помогал! – ответил Грязномех. – Я лучше сбегу с тобой, чем буду жить под этим Горрагом!
      – И куда же ты собрался бежать?
      – В Рэдволл!
      – Что? Да ты спятил!
      Рикпат ощутил, как мурашки пробежали по шкуре.
      – Все хищники обходят его далеко кругом! Говорят, там вся земля покрыта костями тех, кто пытался туда сунуться!
      – Вот именно! Горраг будет искать нас где угодно, только не в Рэдволле! К тому же я слышал, что тамошние звери у себя принимают всех, кому нужна защита…
      Рикпат задумался. Давно, ещё в первые сезоны жизни он услышал, что аббатство Рэдволл – это какое-то ужасное место, где любого хищника ждёт смерть. С другой стороны, останься он здесь, то в Тёмный лес его отправят куда как скорее. И раз уж мелькнул хоть какой-то шанс на спасение, отчего бы им не воспользоваться?
      Под тёмным покровом ночи две фигуры тихо выскользнули из лагеря Барка и быстро скрылись меж лесных деревьев.
      В то самое время, когда Рикпат томился под стражей, лис Рванохвост бежал по лесу, запрокинув за спину объёмистый мешок. «Несчастные тупицы, решайте теперь, перед кем гнуть спину! За Рванохвостом вам не угнаться, а побрякушкам вашим я найду применение получше!»
      Увлёкшись мечтами, Рванохвост не заметил торчащего из-под земли кривого корня и угодил лапой прямо в образованную им дугу. Неуклюже взмахнув руками, лис попытался сохранить равновесие, но мешок предательски тянул его вниз, и спустя мгновение Рванохвост рухнул в ложбину. Скатившись по крутому песчаному склону, он упал рядом с ручейком, последний раз дёрнулся и замер навсегда. Так закончилась его грязная никчёмная жизнь!
      Хитрая галка наблюдала за лисом с высокой ели. Увидев, что он не шевелится, она осторожно слетела и присела рядом. Поняв, что лис мёртв, галка разорвала валявшийся на песке мешок, вытащила что-то из него и, зажав добычу в клюве, полетела на юг, туда, где за лесом виднелись сложенные из красного песчаника стены аббатства Рэдволл.
      ***
      Джейкс вынул лист из машинки и откинулся в кресле. Сердце гулко колотилось. Подумать только, два потенциально положительных хищника! Но должен же был кто-то освободить хорька? Герои появились на свет и зажили своей жизнью, а сам Джейкс словно вплотную подошёл к незримой черте, отделявшей его собственное творчество от неведомых путей.
      За спиной хохотнул Рикпат.
      – Мне вот интересно, как хищникам дают имена? Типа появляется на свет горностай, и мамаша такая… А давай-ка назовём его Грязномехом! В честь папаши! Да и пахнет он так себе…
      – А ещё, – с улыбкой произнёс Мартин, – когда это мыши и прочие травоеды перестали именовать отпрысков Мартинами и Симеонами, перейдя на Гонфов, Краклин и Блинни?
      Наконец явившийся воитель уселся на стуле, прислонив меч к книжному шкафу так, что рукоять оказалась прямо у авторского экземпляра «Воина Рэдволла».
      – Заткнитесь оба! Сгиньте! Всё на сегодня.
      Джейкс грузно встал и успел заметить, что, прежде чем исчезнуть, его персонажи обменялись многозначительными взглядами.
      Мартин был не против новой книги, и это злило Джейкса. Он чувствовал нечто подобное тому, как если бы его предал старый хороший друг. Вот если бы Мартин грозно взмахнул легендарным мечом и крикнул нечто вроде: «Как ты смеешь ломать наш мир ради каприза какого-то мальчишки?» Тогда бы Джейкс пошёл и к издателю, и к этому, как там его, агенту, и смело отказался от работы – как сам Мартин отказался служить Бадрангу! Так бы и сказал: мне явилась говорящая мышь и запретила писать!
      Но Мартин не поднял меча в защиту нерушимых правил. Значит, придётся писать дальше.
      Угрюмо ворча, Джейкс запер кабинет и стал спускаться к ужину.
      ***
      – Знаешь, что я думаю? Если мы хотим укрыться в Рэдволле, нам надо быть добрыми зверями! И сейчас самое для этого время!
      Укрывшись среди кустов, Рикпат с Грязномехом следили за устроившейся на полянке бандой ласок. Наевшись, они вповалку дрыхли кругом дерева, к которому был крепко привязан юный ежонок.
      – Кстати говоря, эта крыса с иголками могла бы указать путь к Рэдволлу, – произнёс Рикпат, подумав над словами спутника. – Я слышал, там много таких зверей живёт. Ну, приятель, была не была!
      Хорёк резко поднялся и зашагал по поляне прямо к дереву. Один из ласок проснулся, удивлённо глянул на Рикпата и тут же свалился, получив по лбу. Рикпат схватил лежавший в траве палаш.
      – А ну живо вставайте, бездельники!
      Встревоженные ласки повскакивали, хватаясь за кинжалы.
      – Слышь, ты кто такой вообще? – злобно зарычал тот, кого Рикпат огрел по лбу. – Я Ломонос, а это моя банда! Мы тут хозяева! Кто нам не понравится – с того шкуру спустим!
      – Ах, вот как? Знаменитый вождь Ломонос, какая честь для меня говорить с тобой!
      Смеясь, Рикпат вдруг развернулся и мгновенно пронзил палашом ласку, который пытался подкрасться сзади.
      – Кто-нибудь хочет ещё сразиться со мной? А теперь слушайте! Я сын Тайрана, великого вождя племени Барка! Если дёрнетесь – сюда явится дюжина наших воинов и научит вас, как себя вести! Впрочем, на этот раз я позволю вам уйти с миром, если оставите оружие и половину припасов!
      Испуганно повизгивая, ласки покидали в кучу мечи, кинжалы, фляги и мешки, а затем без оглядки убежали в лесную чащу.
      – Знаю я этих бандитов, – ворчал Рикпат, распутывая верёвку, которой был связан ежонок. – Издеваться над беззащитными они всегда готовы, а вот сойтись в битве с настоящим воином – кишка тонка!
      ***
      – Смотрю, я у тебя успел превратиться в рыцаря без страха и упрёка! Или, может, это дух Мартина на время превратился в хорька?
      Рикпат толкнул локтем сидевшего на диване рядом с ним Мартина.
      – Скорее уж наоборот – тут хорёк превратился в мышь! – с усмешкой ответил тот. – Видишь ли, наш друг описывает привычного положительного героя, но только именует его хорьком, вот и все дела!
      Джейкс сердито фыркнул. До сих пор его творческая мысль спокойно скользила по привычным тропам, на которых её встречали знакомые характеры, отношения, повороты сюжета. Новый персонаж не просто иначе выглядел. Он должен был иметь свой, отличный от других характер, совершать другие поступки, по-новому строить отношения с прочими героями. Это и был тот тёмный лес, в который он, Джейкс, угодил, решившись свернуть в сторону!
      Но отступать было поздно. Словно шагая по неведомой чаще, Джейкс резко вставил в машинку свежий лист. Впрочем, в истории Рикпата с Грязномехом сквозило что-то знакомое, и тропа ещё виднелась за спиной.
      ***
      Развязанный ежонок застонал и приоткрыл глаза. Рикпат старательно растянул морду в доброй улыбке, что, по правде говоря, ему до сих пор не часто приходилось делать.
      – Ой-ой-ой! Злые хищники меня убьют!
      Ежонок испуганно отодвинулся.
      – Эй, мы тебя спасли вообще-то! – оскорблённо произнёс Грязномех.
      – Ты – горностай, а ты – хорёк! – упрямо заявил ежонок. – Нам в школе говорили, что горностаи с хорьками – плохие, злые бандиты!
      – Ух, ты учишься в школе? – вполне искренне удивился Рикпат. – А где эта школа находится?
      – В аббатстве Рэдволл! – гордо ответил ежонок. – Это лучшее место на свете! Там живут добрые звери, которые заботятся друг о друге и всем помогают. А я вот хотел погулять в лесу, да попался… этим вот…
      – Не бойся, дружок!
      Рикпат осторожно погладил найдёныша по голове.
      – Мы прогнали тех злых зверей, и они тебя больше не тронут! Знаешь, что? Мы сами – бедные, голодные странники, нам пришлось много дней бродить по лесу. Не откажешься отвести нас в этот твой Рэдволл? Тебя же учили помогать тем, кто попал в беду?
      – Ну, да, учили…
      Ежонок подозрительно оглядел новых знакомых.
      – Нет, злодеи себя по-другому ведут. Хорошо, я вас провожу в Рэдволл. Только смотрите, если что задумаете – там с вас быстро шкуры сдерут! А меня, между прочим, зовут Фруддо, и меня в Рэдволле все знают. Я повару помогаю, без меня ни один пир не обходится!
      Фруддо зашагал по поляне, будучи, видно, очень горд тем, что ему довелось вести гостей в Рэдволл.
      Минуло полдня. Рикпат уже начал подумывать, что ежонок водит их за нос, как они вышли на просторную поляну. Фруддо обернулся:
      – Мы почти у цели! Отсюда до аббатства лапой подать…
      Он испуганно взвизгнул, когда стрела воткнулась в землю у самых лап Рикпата.
      – Эй, нечисть! А ну быстро отпустите ежонка, или наших стрел в вас будет торчать больше, чем иголок у него на голове!
      Подняв глаза, Рикпат увидел сидевшего на толстом суку белку с луком в лапках.
      – Спокойно, приятель! Мы не сделали ему ничего плохого!
      Хорёк поднял лапы и отступил на шаг. Грязномех, впрочем, крепко держал Фруддо за шиворот.
      Белка ловко спрыгнул на землю, рядом из зарослей появилось несколько его товарищей.
      – Скажи что-нибудь, быстро! – испуганно зашептал Грязномех. – А то я не хочу превратиться в ежа!
      – Они хорошие! – выпалил Фруддо. – Спасли меня от бандитов и хотят попасть в Рэдволл!
      Белка стоял прямо перед хорьком и горностаем, держа лук наготове.
      – Не знаю, что вы там наплели этому диббуну, но паразитам в Рэдволл вход закрыт! Проваливайте, или…
      – Фруддо! Как я рада, что ты нашёлся! Ну что за манера убегать в лес без разрешения?
      Выбежавшая было на полянку коренастая зайчиха в цветастом платье резко остановилась.
      – Послушайте, прошу вас! Мы не злодеи и не бандиты! Нам пришлось бежать… эээ… от войны за лесом! – залепетал Рикпат. – Наше селение сожгли враги, одни мы и спаслись. Мы страшно устали и проголодались! Прошу вас, помогите! Вы же из Рэдволла, знаменитого, чудесного, прекрасного аббатства, где все любят друг друга!
      Расчувствовавшийся Фруддо всхлипнул. Зайчиха всплеснула лапами.
      – Ах, какие несчастные звери! Правда, выглядите вы подозрительно, и сейчас мы спросим отца аббата. Идите за мной! Но смотрите, если вздумаете что выкинуть – получите то, что причитается всяким паршивцам!
      Рикпат, притворившись, что потирает ушибленную лапу, прошептал на ухо Грязномеху:
      – Смотри, не проболтайся! Да и вообще помалкивай! Я говорить буду!
      Перепуганный горностай быстро закивал.
      ***
      – Караул! Два паразита в аббатстве! Срочно зовите выдр и зайцев!
      Стоя среди кабинета, Мартин воинственно взмахнул мечом, а Рикпат артистично уклонился от удара.
      – Ой, товарищ, я тебя умоляю! Какие выдры, какие зайцы? Сейчас твои добросердечные рохли накормят нас до отвала, а потом кто-то из нас ту зайчиху и порешит. Придётся нам делать лапы из гнезда добряков, а в конце я вернусь и такой: «ой, простите меня, я такой плохой зверь…»
      Джейкс, покручивая в руках очки, глубокомысленно хмыкнул. Он чувствовал, что сюжет шёл по знакомой тропке. Сначала казалось, что Рикпат с Грязномехом повторяют путь Туры и Битоглаза, но теперь стало ясно, что тут опять вылез вроде бы уже изгнанный Хвастопуз. Да, хорёк и горностай явились в Рэдволл так же, как и боцман-добряк вместе с жестоким капитаном Цапом. Но что им делать дальше? Неужели опять древние красные стены увидят убийство доброго зверя?
      – Что-то, я так посмотрю, роли немножко поменялись, – заметил Мартин. – Вспомни, вообще-то это Грязномеха инициатива была идти в Рэдволл. А теперь он трусит! Так-так, старина, ты наконец решился нарисовать сложного персонажа?
      – Ну, допустим, в лагере он сочинил, как ему казалось, хитроумный план, а теперь увидел воочию, к чему всё идёт, – задумчиво ответил Джейкс. – Так, не мешайте мне! Посмотрим, что у нас выйдет…
      Тропка, по которой он теперь шёл, совсем сузилась и поросла травой. А впереди, за переплетением ветвей, ждало что-то неведомое…
      ***
      – А мне плевать, куда он нас послал! Я жрать хочу!
      Горностай Глоткодёр плюхнулся на землю и впился клыками в только что выкопанный корень одуванчика.
      – Слышь, Горрагу такое не понравится, совсем не понравится! – ответила молодая крыса.
      – Не понравится? А мне он сам не нравится! Думаете, я не понял, куда он нас ведёт? К Рэдволлу! К той проклятой красной крепости, где нашли погибель целые орды! Вот что я вам скажу, парни: если вам дороги шкуры, валим отсюда все вместе, пока не поздно! Рэддик, слышишь, что говорю? Кто тебе дороже – брат или этот хорячий пёс с его дурацкими рубинами?
      Звери, которых Горраг послал собирать еду, недоверчиво глядели на Глоткодёра. Вдруг их морды исказились ужасом, а из-за спины Глоткодёра послышался вкрадчивый шёпот:
      – Значит, тебе что-то не нравится, а?
      Горностай вскочил и вытянулся перед Горраком.
      – Эээ… Да, господин, я тут объяснял этим вот пустоголовым, что мне не нравится, как они собирают еду для вашего превосходительства! Сейчас-сейчас, я их мигом заставлю… А ну, вы!
      Глоткодёр повернулся к товарищам, но, недоговорив, вскрикнул и упал на землю. Из спины у него торчала коралловая рукоять кинжала Горрага со сверкающим на солнце рубином.
      Наступив на подёргивающееся тело, Горраг с хрустом откусил кусок корня, которым только что лакомился несчастный горностай.
      – Может, ещё кто-то есть недовольный?
      С видом победителя Горраг выдернул кинжал из спины Глоткодёра и пнул труп.
      – Свежая кровь красивая, правда? Прямо как рубины! А ну быстро за мной! Скоро наши клинки напьются крови тех, кто присвоил мой рубиновый венец!
      Рэддик шёл последним. Уже уходя, он повернулся к лежавшему на траве бездыханному телу.
      – Я отомщу за тебя, Глоткодёр, – прошептал Рэддик сквозь зубы. – Ты был не лучшим братом, но хорячьей морде твоя смерть с лап не сойдёт!
      ***
      – О! Да никак у нас новая Антигра появилась! – с удивлением выдохнул Рикпат. – Один хищник будет мстить за другого, а читатель-то кому должен сочувствовать?
      – Трамуну Клоггу! – усмехнулся Мартин. – Что-то подзабыли мы весёлого Бадрангова противника! Между тем, Джейкс, он же был твоим самым харизматичным хищником!
      – Ну, может быть… – устало согласился Джейкс. – Но у нас другая книга, и в нынешний сюжет он не вписывается. Всё, я ужинать!
      Он решительно выключил лампу, показывая, что на сегодня работа закончена.
      ***
      Никогда ещё в своей жизни Рикпат не видел столько еды, как в Большом зале аббатства Рэдволла, куда их с Грязномехом наконец пустили после долгого сидения в сторожке. Рикпат то яростно хлебал суп, то запихивал в рот огромные куски хлеба и сыра, то впивался в спелые фрукты, а то кидался на напитки, с бульканьем заливая их в глотку. Наконец, он с самым довольным видом откинулся на спинку скамьи и громко рыгнул. Диббуны дружно засмеялись. Зайчиха матушка Люпина всплеснула лапами.
      – Что за манеры! Какой пример вы подаёте малышам!
      – Минуточку внимания, братья и сёстры!
      Аббат Гарольд, старая мышь в сутане и с седым мехом, поднялся с кресла и постучал по столу, требуя тишины.
      – Наше аббатство всегда славилось своим гостеприимством. Мы рады помочь любому зверю, который нуждается в крове и пище, утешить того, кто в беде. Наши двери открыты для всех, у кого доброе сердце. Но, чтобы поддерживать большое хозяйство, нужен упорный труд, и здесь мы надеемся уже на вашу помощь. Дорогие Рикпат и Грязномех, прошу вас о небольшой услуге: помогите вымыть посуду после ужина! Брат Феррум покажет вам, что да как!
      Феррум, большая белка с мускулистыми лапами, подошёл к Рикпату с Грязномехом.
      – Слышали, что сказал настоятель? А ну быстро за мной, если не хотите отправиться за ворота!
      Перевалило далеко за полночь, когда Рикпат и Грязномех наконец оказались в отведённой им комнате. Работа на кухне была очень тяжёлой, но теперь, вытянувшись на кровати, хорёк застонал от удовольствия.
      – Прекрасно! Просто прекрасно! Чудесная лежанка! Да я в жизни на такой не валялся!
      ***
      Без особых церемоний Мартин схватил только что отпечатанный лист и уткнулся в него, развязно облокотившись на стол.
      – Неплохо, товарищ, совсем неплохо, - наконец произнёс он голосом устроившего мастер-класс маститого литератора. – Но вот не кажется ли тебе, что настало время для одной вещи, которую ты обычно избегаешь?
      – Добрые хищники? – уныло спросил Джейкс.
      – Нет-нет, я не про то! Они-то само собой! Рефлексия, товарищ, рефлексия! Знаешь такую штуку? Твои персонажи сейчас угодили в весьма непростую ситуацию, причём обе стороны – и хищники, и мирнюки. Пусть они обдумывают всё случившееся, размышляют, что делать дальше, о том, кто они такие и какого их место в мире. Да вспомни ты Хвастопуза, в конце концов! Один из самых продуманных твоих персонажей, серьёзно говорю! Что он там наболтал Цапу и прочим?
      ***
      Несмотря на усталость, сон не шёл. Какое-то время Рикпат лежал и глядел в тёмный потолок, а затем услышал шёпот Грязномеха:
      – Ну, это… Рикпат… Ты как, доволен?
      – Ага. Ну, тут, конечно, надо работать и всё такое, но, знаешь, нам тоже приходилось ракушки там всякие собирать, рыбу ловить…
      Рикпат припомнил, как отец, не желавший баловать отпрысков, заставлял их трудиться вместе с простыми зверями.
      – Знаешь, не очень-то это высокая плата за такую жизнь! Я жратвы такой никогда и не видел, и подумать не мог, что она на свете есть!
      – Это точно! Я вот сначала предложил тебе сюда бежать, а потом забоялся. Думал, может, правда, тут таких, как мы, на куски режут. А они накормили до отвала, нору дали… Или как это называется? А, комната. Только одного вот не пойму. Почему мы… ну, горностаи, хорьки, лисы там… Почему мы себе такой же дом не построили? Жили бы себе счастливо…
      – А ты представь, если бы построили, – помолчав, ответил Рикпат. – Скоро пришла бы другая орда и попыталась бы его отнять. А потом другая, и так до тех пор, пока всё бы не развалили. Да и не дали бы построить ничего. Сразу бы всех разогнали.
      Засыпая, Рикпат и Грязномех думали о том, почему их народы не могут жить так же хорошо, как дружные, весёлые и трудолюбивые обитатели аббатства Рэдволл, но так и не смогли отыскать ответа.
      А тем временем в покоях аббата собрались члены Совета Рэдволла и другие уважаемые звери.
      – Дорогой отец настоятель, я отказываюсь вас понимать! – возмущённо говорил выдра Торрум. – Неужто вы разучились отличать дурных зверей от добрых? Разве не очевидно, что эти двое – хорёк и горностай, страшнейшие хищники?
      – Скажи, пожалуйста, – ответил Гарольд, – а где написано, что мы не должны или даже не имеем права помогать хищникам?
      – Помогать? Их пребывание здесь – угроза для всех жителей аббатства!
      – Ту саблю, которая у них была, они оставили в сторожке, и она там лежит под надёжной охраной.
      – Если вы полагаете, отец, что хищник не способен напакостить без какой-то там сабли, то вы… вы…
      – Тише, тише, Торрум!
      Зайчиха Мэгги, няня диббунов, сделала шаг вперёд.
      – Как ты разговариваешь с отцом аббатом? Что же насчёт наших гостей, то, да, это очень странно и, наверное, опасно – видеть таких зверей в наших стенах. Но давайте вспомним Хвастопуза, который увидел наше аббатство, нашу жизнь и перестал быть пиратом…
      – А ещё вспомним, что вместе с ним пришёл второй крыс, который убил матушку-барсучиху! – резко прервал зайчиху Торрум. – Хищник есть хищник, и скорее Саламандастрон рассыпется на песчинки, чем он изменится!
      – Они помогли нашему маленькому Фруддо вернуться из леса!
      – Просто использовали его, чтобы проникнуть к нам!
      – Я понимаю твоё беспокойство, брат Торрум, – осторожно заметил Феррум. – И, по правде сказать, готов разделить его. Но я против того, чтобы прогонять этих двоих. И дело не только в нашем гостеприимстве, хотя вообще-то посуду они вымыли здорово… Хищники ведь никогда не просят убежища в аббатстве! Мне кажется, Рикпат и Грязномех что-то задумали, и нам надо понять, что. Если они уйдут, мы этого так и не узнаем!
      – Хурр, шпионят они, развед-хур-ку ведут, хурршш! – подал голос Кротоначальник.
      – Если так, то пусть увидят, как прочны наши стены и что мы всегда готовы постоять за себя, – ответил аббат Гарольд. – Друзья, я ценю ваше мнение и разделяю тревогу в связи с такими странными делами. Но я желаю… Даже требую, чтобы Рикпат и Грязномех пока оставались здесь. Пусть самые крепкие и сильные братья постоянно наблюдают за ними и не дают замыслить какую-нибудь пакость. Постоянно загружайте их работой и не давайте оставаться наедине друг с другом. А когда как следует утомятся, я попробую поговорить с ними и выяснить всю правду.
      – Это изумительно мудрое решение, отец! – с улыбкой сказала Мэгги.
      – Если из-за этого случится трагедия, то виноват будешь ты, аббат! – мрачно произнёс Торрум.
      ***
      Несколько дней подряд звери, возвращаясь из леса, сообщали о мелькавших в его глубине группах нечисти. Наконец, ясным утром, часовые на стенах в ужасе увидели, что в поле возник целый лагерь хищного сброда. Тревожно загудели колокола Матиас и Мафусаил, ворота заперли, и аббатство стало готовиться к обороне.
      Рикпат, перепачканный в земле после работы в саду, стоял в Большом зале у гобелена, окружённый толпой рэдволльцев.
      – Вот чем всё закончилось! Хищная нечисть собралась у наших ворот и готовится штурмовать Рэдволл! – гневно прогремел Торрум. – Я уверен, что эти двое как-то подали им сигнал!
      – Но как? Они же ни разу не выходили за ворота! – воскликнула Мэгги.
      Аббат вышел вперёд.
      – Дружок, там, в поле, целая орда твоих сородичей, – мягко произнёс он. – Может, объяснишь, что им тут надо?
      Рикпат провёл взглядом по насупленным мрачным мордам вокруг себя. Он прекрасно знал, что это Барка пришли к Рэдволлу по его следам и готовы убить тех, кто дал ему кров и еду. Значит, он будет виновен в смерти зверей, от которых он впервые в жизни увидел искреннюю любовь и заботу. Вздохнув, хорёк оглянулся на изображённую на гобелене мужественную мышь в доспехах, и ему показалось, что воин ободряюще подмигнул ему.
      – Дорогие друзья, – дрогнувшим голосом заговорил Рикпат. – Мне очень-очень стыдно, но я вас обманул. Мы с моим товарищем – вовсе не простые беженцы от войны. Мы из племени Барка, орды хищников, что живёт у западного моря. Когда мой отец умер, мой брат обвинил меня в его смерти и краже рубинового венца. Мы бежали к вам, но, похоже он нас настиг. Друзья, я не хочу стать причиной смерти кого-то из тех, кто живёт в этом прекрасном месте, поэтому… поэтому выпустите меня за ворота. Я пойду к брату, пусть делает со мной, что хочет…
      Хорёк почувствовал, как его глаза увлажнились. Может быть, жить ему осталось совсем ничего, но зато последние свои дни он прожил, как добрый честный зверь, а не грязный хищник.
      – Пустите! Пустите меня!
      Грязномех вырвался из лап двоих мышей и быстро встал рядом с Рикпатом.
      – Дайте мне сказать! Знаете… Я горностай, я злой хищник… Если бы меня с детства любили, может, я вырос бы добрым, как вы все, и меня никто не звал бы нечистью. Но я плохой зверь и, наверное, не заслуживаю того, чтобы жить в таком чудесном аббатстве, как ваш Рэдволл. Я просто… просто хотел сказать спасибо вам за всё… И, раз так надо, я пойду вместе с Рикпатом и умру вместе с ним!
      В наступившей тишине вдруг раздался громкий плач. Ежонок Фруддо, белочка Кесси и выдрёнок Локмак подбежали к хорьку с горностаем и дружно принялись их обнимать.
      – Пожалуйста, не уходите от нас и не умирайте! – вопили малыши. – Вы не плохие звери, не бандиты и не убийцы! Вы хорошие!
      – Они отвели меня домой и помогали убираться на кухне! – воскликнул Фруддо.
      – Они вместе с нами пели песенки! – всхлипнула Кесси.
      – Они помогли мне ловить рыбу! – подхватил Локмак.
      Аббат несколько раз ударил посохом об пол, призывая к тишине, и чётко произнёс:
      – Пусть тот, кому Рикпат и Грязномех причинили какое-нибудь зло, выйдет и скажет об этом.
      Рэдволльцы смущённо переглядывались. Никто не мог вспомнить чего-то подобного. Подождав, аббат снова заговорил:
      – Наше аббатство Рэдволл всегда славилось гостеприимством и готовностью помочь, но сегодня мы встретились с вопросом, который непросто решить. Что делать, если за помощью обратится хищник? До сих пор мы знали хорьков и горностаев лишь как убийц и разрушителей, не приносивших ничего, кроме зла и горя. Мы считали, что мир был бы куда лучше, если бы таких зверей вовсе не было. Но вот настал день, когда эти двое, Рикпат и Грязномех, пришли к нашим воротам, прося укрытия. И мы, зная, какую опасность могут представлять хорёк и горностай, всё же рискнули позволить им пожить вместе с нами. И мы увидели, что, несмотря на их… хм… природу, у этих зверей добрые сердца. Где будет наша честь и наши идеалы, если мы выдадим их на расправу? Доброе имя Рэдволла окажется опозоренным навеки! Подумайте, хорош был бы Мартин и его друзья, если бы они выдали Джиндживера Цармине?
      Аббат перевёл дыхание. Никто из собравшихся в Большом зале зверей не посмел ему возражать.
      – Но, если вы всё-таки решите, что Рикпат и Грязномех должны уйти – что же, я уйду вместе с ними, и будь что будет! Как говорится, воин умирает только один раз, а трусы и так мертвы всегда!
      Ответом ему стали крики восторга и радостные вопли диббунов. Рикпат с Грязномехом оказались среди друзей, всегда готовых защитить их!
      ***
      Несмотря ни на что, Джейкс наконец смог погрузиться в новую книгу так же, как погружался во все предыдущие. Сюжет потёк по привычному, обрамлённому родными декорациями руслу: диббуны носились по аббатству, разыскивая при помощи стишка-загадки спрятанный галкой рубиновый венец; хищники пытались ворваться в аббатство, рэдволльцы защищались, а белки, выдры и землеройки спешили на помощь друзьям. Конечно, многих должно было удивлять и пугать появление весьма необычных союзников, и этот момент Джейкс не мог просто проигнорировать. Впрочем, Мартин вовремя подогнал пророчество о том, что «двое тех зверей, в ком видел ты врагов, внезапно станут вам друзьями». Это помогло сгладить нежелательные эксцессы.
      Наконец, настало время для последней битвы. Размахивая легендарным мечом Мартина – да-да, воитель дал на это разрешение – Рикпат храбро кинулся в бой и уничтожил хищную нечисть, грозившую его новым друзьям. Горраг трусливо бежал с поля боя, но вскоре его, мстя за брата, убил Рэддик. А потом Рэддик увёл остатки разгромленной орды на север.
      В какой-то момент Джейкс едва удержался от того, чтобы попросту прикончить хорька с горностаем в этой самой битве, но…
      Патрик хотел историю про своего хорька. Нельзя было расстраивать мальчика в, быть может, последние месяцы его жизни.
      Даже если он любил мерзкого, вонючего хорька.
      ***
      Сжимая меч, Рикпат стоял среди зелёного рэдволльского двора, а перед его мысленным взором проносились картины ужасного сражения. Сегодня он убил многих своих бывших соплеменников, но они были злом, готовым погубить тех, кто стал его новой семьёй, дали кров и чудесную еду.
      Грязномех сидел на траве, осторожно потирая то место, где находилось отрубленное ухо.
      – Рикпат, помнишь, я недавно спрашивал, почему мы не построим такой вот дом, чтобы мирно жить всем вместе? Теперь я понял, почему. Потому что тут все добрые и дружные, живут мирно и помогают друг другу. А хищники? Эх…
      – Наверное, мы должны покинуть ваше аббатство, – грустно произнёс Рикпат. – Мы слишком плохие для него. Наверное, надо нам уйти куда-то, где никто нас не знает…
      ***
      Джейкс оторвался от любимой пишущей машинки. Вот и настал тот момент, когда предстояло перейти или отказаться переходить последнюю границу. То, что он написал, было странным и необычным, но хоть как-то совпадало с историей Хвастопуза. Но мог ли хищник стать полноправным жителем аббатства, таким же, как все прочие рэдволльцы? Даже Хвастопуз, отрёкшийся от пиратства, не остался в красных стенах, а ушёл в безымянную бухту.
      – Ну, допустим, уйдёт наша чудесная парочка куда глаза глядят, – произнёс Мартин. – А дальше-то что? Или полагаешь, Патрик не станет об этом задумываться? Нет, можешь, конечно, поселить их в какой-нибудь уютной бухточке, у живописной заводи Мшистой реки или ещё где-нибудь, но, знаешь…
      – Хотел бы я посмотреть, как с нами поступит первое же встретившееся племя выдр или Гуосим! Ой, то есть, не хотел бы…
      Рикпат поёжился.
      – Если только ты, приятель, не возьмёшь не себя повинность явиться каждому жителю Страны Цветущих Мхов и сказать: «эти паразиты хорошие, не трогайте их»! Ой… А вдруг мы на настоящих паразитов напоремся?
      – Да ну вас!
      Джейкс устало махнул рукой и потянулся к клавишам.
      ***
      – Не уходите, пожалуйста! Там опасно! А у нас места всем хватит!
      Фруддо, Кесси и Локмак вместе подошли к Рикпату с Грязномехом.
      – Мы тут это… Забыли сказать… Мы нашли это на чердаке! Эта красивая штучка твоя! Нам Мартин так сказал!
      Маленькие лапки Кесси протягивали Рикпату серебряный венец с искусно вставленными в него рубинами. Тёмно-красные камни сверкнули на солнце, точно кровь, недавно лившаяся за стенами аббатства.
      – Спасибо… Но, ребята, мне он больше не нужен. Это просто красивая безделушка, больше ничего. Можете поиграться с ней, а как надоест – просто выкинете!
      – Во всяком случае, я разрешаю вам… нет, я требую, что вы остались в Рэдволле! – подал голос аббат Гарольд. – После того, что вы для нас сделали, вы должны быть не просто нашими гостями или бедняками, просящими о помощи, но равноправными жителями аббатства! Друзья, устроим пир в честь нашей победы и наших добрых друзей!
      – Ура! – дружно закричали все жители Рэдволла, от самых маленьких до самых старых.
      ПРИХОДИТЕ К НАМ В РЭДВОЛЛ НА ПИР!
      ***
      Руки бессильно упали. Отупевшим взглядом Джейкс смотрел на последнюю страницу.
      – Наивно, конечно.
      Мартин вздохнул.
      – Если подумать, у тебя тут такое поле для проблем и конфликтов! Все ли рэдволльцы спокойно приняли хорька с горностаем? Нет ли среди них тех, чьи близкие погибли от лап хищников? А сам Рикпат – каково ему-то было рубить в капусту собственных соплеменников? А представь-ка такую картину… В Большом зале находят убитого аббата! На кого сразу все подумают? И не мог ли кто-то такую ситуацию использовать?
      Мышиная морда расплылась в недоброй ухмылке. Джейкс замахал руками.
      – Так, так, хватит! Я детский писатель, товарищ, а ты опять пытаешься мне подсунуть… Что-то шекспировское!
      – Кстати, фраза про воина и труса как раз оттуда, – усмехнулся Мартин. – Если что, ты в «Легенде о Люке» её уже использовал!
      – А мне вот интересно, Грязномеха прямо с таким именем оставили? – недоумённо спросил Рикпат. – Послушник Грязномех, хе!
      «Да, что-то надо придумать», – отстранённо подумал Джейкс.
      То чувство спокойного удовлетворения, даже опустошения, которое всегда посещало его с завершением очередной истории, теперь смешалось с тонким привкусом предательства. Противостояние разных видов когда-то казалось Джейксу самым простым способом разыграть драму борьбы добра со злом, но затем оно стало подлинной основой его мира. Добрые мирные хищники просто не могли бы найти в нём места для себя – очень скоро их бы прикончили либо добрые звери, либо собственные сородичи. Поэтому-то он в своё время и спровадил побыстрее в Тёмный лес Ромску. Были, правда, Хвастопуз, а потом водяные крысы из «Белолисов», Замараха из «Трисс», но все они оставались лёгкими штрихами, не менявшими общей картины.
      Когда Джейкс думал об этом, то снова и снова у него перед глазами вставала сцена с бегущими к знакомой бухте диббунами. Вот они замечают доброго крыса, который делал для них такие замечательные лодочки…
      И это оказывается вовсе не Хвастопуз.
      – Ты сделал это! Сделал, сделал, сделал!
      Взявшись за лапы, Рикпат с Мартином пустились в пляс. Книга родилась, и хотя тираж её составит одну штуку, все будут довольны: Патрик получит вожделенную сказку, автору с издателем заплатят, а «Исполни желание» запишет на свой счёт ещё одну реализованную детскую мечту. И пусть для этого пришлось влезть в чей-то литературный мир…
      Интересно, они выполнят обещание? Джейкс сильно сомневался, что мальчишка, владеющий уникальной вещью, удержится и не похвастается ею. Или что его родители не захотят поиметь с этой вещи выгоду. Ладно, там он что-нибудь да придумает.
      Впрочем, противный агент был прав: Рэдволл представлял собой сериал, но не историю. Прошлое в этом мире чаще всего просто исчезло, словно души в Тёмном лесу. Даже если бы книга существовала не в единственном экземпляре, в последующих герои точно не стали бы обсуждать странный казус с добрыми хорьком и горностаем. Недаром Джейкс назвал доброго аббата Гарольдом, по имени последнего англосаксонского короля, погибшего в битве при Гастингсе. Да, он герой, но он должен уйти. Скоро Джейкс отправится в новое путешествие, спокойно забыв этих двух.
      Как и слепую барсучиху, что уже несколько раз являлась ему во снах. «Хороший хищник – мёртвый хищник! – шипела она, протягивая лапы с кривыми когтями. – Ты не представляешь, сколько нечисти я перебила за всю свою жизнь!» А незрячие глаза сияли красными огнями, словно два огромных рубина.
      ***
      – Они обещали оцифровать книгу и выложить на сайте. Прямо как есть, с обложкой, иллюстрациями и дарственной надписью. А оригинал будет храниться в музее.
      Стоя на дорожке ухоженного кладбища тёплым летним вечером, Бриджит слушала мужа и пыталась представить, как могла выглядеть вся эта история.
      – Странно, но я даже не помню, о чём мы разговаривали. Осталось только ощущение, что к нам пришёл большой добрый человек и рассказывал сказки. Я ещё показал ему своего хорька. Вякнул, что он любит есть мышей… Представляю, что Джейкс тогда пережил! Не очень-то благодарно с моей стороны. Он ведь даже персонажа назвал в честь меня, просто переставив слоги в имени.
      – Думаю, это не самая большая плата за твою ремиссию, – ответила Бриджит. – Ну и хотя бы один раз он отступил от этой своей дурацкой идеи с дурными народами… То есть видами.
      Патрик поморщился: обзывать творчество писателя, стоя буквально у его праха, ему представлялось как минимум бестактным. Хотя упомянутая идея у него и вправду не вызывала восторга. Патрик вспомнил, с каким разочарованием когда-то обнаруживал, что в новой книге его любимые куньи опять выведены бандитами или пиратами, а впереди их ждёт в лучшем случае изгнание. Тех, кто останется жив.
      – Наверное, он думал, что в сказках так и надо, - помолчав, произнесла Бриджит. – Добрая мышь, весёлый заяц, злой хорёк… Без, как это там называется, проработки индивидуальностей, всяких личностных секретов… Да, тебе ведь хотелось раскрыть этот секрет? Поделиться с друзьями?
      – Да как-то нет…
      Патрик рассеянно мотнул головой.
      – Мама сказала, чтобы я никому не рассказывал про книгу, иначе дядя Джейкс очень расстроится. А мои друзья и не интересовались Рэдволлом. Наверное, после двенадцати он кажется… Детским, наивным… Многим. Но не всем.
      – Ага… Именно поэтому стоило рисовать тех мышей-монахов на пивных бокалах. Чудесный вариант для персонажей детской книги!
      Патрик молча усмехнулся в ответ. Постояв ещё немного, они двинулись по дорожке, взявшись за руки. А две красные, словно рубины, розы остались лежать у чёрного могильного камня, подсвеченного лучами заходящего солнца.
    • By Меланхолический Кот
      – Зачем ты их взяла? – недовольно пробормотал Латаная Шкура. – Мы же собираемся идти в Котир и сообщить твоей повелительнице, где прячутся лесные жители?
      – Ну да, – хмыкнула в ответ Фортуната. – Но пара заложников ведь не помешает, верно? Нам обоим это зачтётся!
      Лисы вместе шли по лесной тропке, а ежата задорно прыгали впереди. Казалось, для них всё происходящее было лишь весёлой игрой.
      – Кому не помешает, а кому и помешает… – пробормотал Латаная Шкура.
      – Слушай, ты, что, вздумал в игры со мной играть?
      Фортуната остановилась и скрестила лапы на груди. Этот странный лис с самого начала не очень-то ей нравился, а сейчас, когда он вздумал перечить, и подавно.
      Не обратив на реплику спутницы никакого внимания, Латаная Шкура плюхнулся под дерево и достал хлеб из заплечного мешка.
      – Привал, ребята!
      Ежата с готовностью уселись рядом и, получив по куску, принялись старательно поедать угощение. Фортуната глядела на всю компанию исподлобья. Больше всего сейчас ей хотелось плюнуть на этого ненормального и бежать в Котир.
      Но что тогда она скажет Цармине?
      Совсем скоро наевшиеся ежата свернулись и задремали. Быстро оглядев их, Латаная Шкура вдруг встал и подошёл к Фортунате.
      – Кажется, ты не довольна моей игрой, подруга? А на это что скажешь?
      Он резко поднял лапу и на глазах у ошарашенной Фортунаты в самом буквальном смысле оторвал кусок собственной морды. Лисья шкура оказалась чем-то вроде плотного плаща, из-под которого торчал тёмный мех выдры.
      – Ты… ты…
      Фортуната беспомощно открывала рот и не находила слов. На ум ей мигом пришли бесчисленные истории про оборотней и лесных призраков. Явно довольный произведённым впечатлением, Латаная Шкура ловко приладил кусок на место.
      – Не всё является таким, каким мы его видим, а? Но не бойся, сегодня я на твоей стороне. А теперь слушай сюда, красавица. Если хочешь остаться в живых – сделаешь всё, как я скажу. Не трясись и ничем нас не выдай! Видишь тропу? Ежей оставишь здесь, пойдёшь прямо, впереди увидишь упавший бук…
       ***
      Заметив на тропе одинокую Фортунату, госпожа Янтарь недовольно цокнула языком. Ещё в Брокхолле они с Маской условились, что переодетый лисом выдра подаст условный сигнал о приближении цели.
      Никакого сигнала белки так и не увидели.
      Фортуната шла, пританцовывая и крутя в лапах сорванный цветок, когда на дорогу перед ней спрыгнул десяток белок с луками.
      – Стоять, предательница! – крикнула Янтарь.
      Лисица замерла, уставившись на неё удивлёнными глазами.
      – Ой, какая встреча! Никак, сама лучшая лучница Цветущих Мхов решила меня проводить? Может, тебя интересуют ежата? Так они дальше, чем ты можешь себе представить, дорогуша!
      Фортуната издевательски хихикнула.
      Янтарь замерла. Что-то явно пошло не так. Она помнила, что перед самым уходом из Брокхолла Фортуната забрала с собой Пику и Пози, переодетых в Ферди и Коггза. Куда же они делись? И что с Маской? Неужели его раскрыли?
      Хвост Янтарь медленно приподнялся, и белки натянули луки.
      – Хватит лгать, лиса! Быстро отвечай, куда дела ежат, или…
      – Хвастаться стрелами будешь перед тем, кто встретит тебя у ворот Тёмного Леса, белка! – неожиданно резко ответила Фортуната.
      Янтарь сжала зубы. Такого бесстрашия от рыжей плутовки она никак не ожидала.
      Сзади что-то хрустнуло, и Янтарь быстро обернулась…
       ***
      Солнце уже опустилось за верхушки деревьев, в лесу сгущались сумерки, а Белла с Командором всё всматривались в даль ведущей к дверям Брокхолла тропы. По всем расчётам белки давно должны были вернуться с донесением о том, как прошла задуманная операция, но до сих пор ни одного зверя так и не появилось.
      – Камень мне в киль! – злобно буркнул Командор, в очередной раз взглянув в темнеющее небо. – Что-то там не то. Пора моих ребят посылать!
      – Может быть, может быть…
      Белла грустно кивнула, и тут из чащи раздался пронзительный крик:
      – Помогите!
      – Кто там? Покажись! – крикнул Командор.
      Из-за кустов появилась Янтарь. Но как она выглядела! Мордочка была вымазана в крови, хвост бессильно волочился сзади. Хромая, она плелась к Брокхоллу.
      Не сговариваясь, Белла и Командор кинулись к боевой подруге и подхватили её под лапы.
      – Янтарь, дорогая, что случилось? Где остальные? А Маска с ежатами?
      – Плохо… Мы нарвались на отряд из Котира… Моих лучниц… их… их убили… Всех…
      Янтарь опустилась на землю и зарыдала. Белла горестно всплеснула лапами.
      – Маска ушёл к реке… с ежатами. Я отвлекала… Надеюсь… спаслись…
      – Я должна немедленно обработать твои раны! – воскликнула Белла.
      – О, нет, нет! Кровь не идёт… Я вымылась в лесном источнике… Пожалуйста, уложите меня в постель. Я безумно устала, надо спать…
      Спустя час потрясённые Белла с Командором сидели в холле за столом. Командор немедленно отправил отряд выдр к реке на поиски Маски, и теперь вождям Сосопа оставалось только ждать.
      – И всё-таки я не понимаю, весло мне в спину! Все белки полегли? От лап таких тупиц, как вояки Котира? А почему Маска сюда не вернулся?
      – Наверное, он боится вывести врага на Брокхолл, – задумчиво ответила товарищу Белла. – А белки могли и выжить, просто рассеялись по лесу, а Янтарь в суете не поняла. Но как же Маска не учуял вражеского отряда?
      Белла разжала лапу и пригляделась к прилипшему к ней грязному куску беличьего меха.
       ***
      – Вот так вот мой подлый братец оттяпал у меня звание Командора. Теперь вы понимаете, Ваше Величество, что с вашими врагами у меня собственные счёты?
      Победный пир вовсю шумел в зале Котира. Через большое окно виднелся плац, казарма и ворота, где-то за которыми торчали насаженные на пики головы Беллы, Командора и Янтарь.
      Маска, вальяжно приобняв разомлевшую Фортунату, отпил вина из золотого кубка.
      – Конечно, прикинуться белкой, да ещё и самкой, было непросто, но результат того стоил!
      Солдаты и офицеры дружно захохотали.
      – Счёты – это хорошо, – прищурив зелёные глаза, произнесла Цармина. – Пусть они у каждого свои, но договориться мы всегда сумеем. Ты настоящий воин, Маска, хоть и выдра! Впрочем, и это неважно. Я понимаю твою трагедию. Недавно мой собственный брат отравил нашего отца, и мне пришлось взять бразды правления в собственные лапы. Надеюсь, скоро ты сможешь насладиться казнью этого мерзавца!
      Маска кивнул и сделал ещё один глоток. От болтливых ласок он уже выведал всё, что приключилось в стенах Котира, и история эта ему отнюдь не нравилась. Выходило, Джиндживер вздумал травить тяжело больного отца, которому и так жить оставалось всего-ничего? Да так, чтобы всё подозрение пало на него, а Цармина оказалась защитницей справедливости?
      Нет, в этой истории стоило разобраться повнимательнее. Ничего, у него впереди много времени для раскрытия тайн кошачьей крепости.
      Ведь далеко не всё является таким, каким кажется…
    • By Меланхолический Кот
      Предупреждение: в рассказе имеются некоторые медицинские подробности, не всегда приятные.
      Перед вами рассказ на тему, с которой я едва ли когда соприкасался (ну только в качестве пациента). Тем не менее, попытался описать обучение врачеванию, ситуации и эмоции, которые с этим связаны. Да, на форуме есть кое-кто, для кого всё это было частью жизни и, собственно, я решил написать этот фик в подарок одному юзверю, чей день рождения уже не за горами...
      Если что, героиня рассказа ни в коем случае не является калькой ни с кого, но... Словом, кто надо, тот поймёт. 
      Итак...
      Посвящается Фортунате
       
      «А ведь недавно я мечтать не могла, что буду обедать в трапезной медицинской академии…»
      Вначале Урсула Ольха Корнфлауэр отстояла длинную очередь, чтобы получить тарелку овощного супа, рыбу и хлеб, а затем ей пришлось с нагруженным этим богатством подносом топать к ближайшей свободной скамье. Таковая обнаружилась прямо напротив портрета хорька Ольсена Третьего, нынешнего конституционного монарха Рифтгарда. Демонстративное верноподданничество не слишком радовало Урсулу, хотя приходилось признать, что именно королевские дотации ощутимо улучшили качество еды. Да заодно и ушли в прошлое остроты, в которых трапезную сравнивали с мертвецкой.
      Пристроившись рядом с выдрами, оживлённо болтавшими об особенностях применения корня мандрагоры, юная лисица принялась торопливо хлебать суп. Конечно, это обещало не лучшие последствия для пищеварения, особенно зимой, но, увы, внутренний распорядок академии далеко не всегда отвечал тому, чему учили в её стенах.
      – Кажется, моя маленькая племянница опять кое-что забыла?
      Урсула вздрогнула, когда перед ней на стол с лёгким стуком опустился стакан с яблочным компотом. Фортунат улыбался, прищурившись – этот взгляд Урсула помнила с детства. Торчащие из рукавов камзола лапы лиса-хирурга, сильные и вместе с тем тонкие, были тщательно выбриты, как и у всех, кто занимался операциями.
      Так же, как сегодня и у самой Урсулы.
      – Спасибо…
      Урсула сконфуженно отпила и мельком бросила взгляд на соседний стол. Сидевшие там белки оживлённо шептались.
      – У тебя сейчас фармакогнозия была, верно?
      – Ага… Про свойства золотарника слушали.
      Фортунат кивнул, жуя хлеб.
      – Хорошее растение.
      Урсулу подмывало сказать, что ей все эти кропотливые объяснения про доли порций казались тоской зелёной, но тогда пришлось бы выслушать сердитую лекцию о важности каждой врачебной науки. А это в её планы не входило.
      Выдры тем временем пришли к выводу, что Академии необходима собственная плантация мандрагоры, и пошли к дверям. Остальные студенты тоже заканчивали с обедом и торопились на занятия. Урсула аккуратно положила ложку в опустевшую тарелку.
      – Послушай… У нас сейчас будет практическое занятие… Первое. В смысле, на живом звере. И меня поставили помощницей. Я волнуюсь…
      Она невольно понизила голос. Дядя улыбнулся ещё шире.
      – Как интересно! И кого же для вас будут резать?
      – Выдра с проблемами в печени. Предполагают абсцесс. Сказали, что случай довольно лёгкий, но всё равно…
      – Если лёгкий, то гноя, может, немного будет. А то из иного зверя два ведра выливается…
      – Дядя!!! 
      За проведённые в Академии сезоны Урсула успела привыкнуть к тому, что в её стенах к боли и страданиям относились с каким-то едва ли не циничным пренебрежением. Сейчас её это уже не удивляло, но некоторые вещи заставляли вздрогнуть.
      Фортуната, казалось, испуганная мордочка племянницы лишь позабавила.
      – Ну-ну, дорогая, спокойнее! Уверяю, печёночный гнойник – это далеко не самое страшное, с чем у нас можно встретиться!
      «Да поняла я уже, что медицина – это тебе не страницы «Хорька Хаоса» перелистывать…» – подумала Урсула, вспомнив старинный сатирический роман про безумного врачевателя. А ведь когда-то именно эта книга сподвигла её поступать в Академию.
      – Ну, а кто будет вести операцию?
      – Профессор Бьёрн Сноксон. Ты его знаешь, наверное?
      Брови Фортуната резко дёрнулись. Трапезная почти опустела, и Урсула, решившись, перегнулась через стол и прошептала:
      – Дядя, послушай… Он какой-то странный… Читал у нас лекцию по анатомии и перепутал селезёнку с аппендиксом…
      – Так, я надеюсь, ты ему ничего не сказала?
      – Ну… Я указала на ошибку, да…
      Фортунат угрюмо фыркнул, и Урсула осеклась.
      – Вот этого совсем не стоило делать.
      – Почему?
      Удар колокола, возвещавшего конец обеденного перерыва, перекрыл её голос.
      – Потом объясню. Ладно-ладно, ты иди, пора уже…
      В комнатке для подготовки к операциям было тихо и светло. Переодевшись в длинный операционный халат, Урсула опустила лапы в чашу с настоем. Он должен был убить всех крошечных зверей, видимых лишь через увеличительные стёкла и которые, однако, вызывали болезни с воспалениями.
      Со спокойной отстранённостью Урсула смотрела в окно на припорошенные первым снегом крыши, а младший врач-белка тщательно упаковывал её хвост в чехол из плотной ткани. Некоторые считали, что белкам, всю жизнь таскавшим за спиной огромное шерстяное помело, следовало держаться от хирургии как можно дальше. Хвост этого врачевателя, впрочем, был уже закрыт чехлом.
      – Из вашей группы в нынешнем сезоне ты первая помогаешь, – произнёс белка, затягивая шнурок. – Кажется, доктор Бьёрн тебя знает?
      Урсула медленно кивнула.
      – Он читал нам анатомию.
      – Господин Бьёрн весьма строг к деталям, так что советую выполнять все его указания очень-очень точно! Но и не трепещи особо. Все через это проходят. Если что, доктор сам всё сделает. Ну, а тебе незачёт…
      Хихикнув, белка быстро накинул повязку Урсуле на морду, завязал на затылке и, наконец, покрыл тканью её голову. «Платье мертвеца» – так прозвали студенты хирургический костюм. Что поделать, с тех пор, как один учёный крыс разглядел крошечных зверей через стекло, от этих незримых тварей стремились отгородиться всеми силами. Времена, когда врачеватели копались в ранах немытыми лапами, остались в прошлом.
      Урсула как раз вспомнила жуткие картинки из книг по истории медицины и ещё раз омыла лапы, а доктор тщательно протёр их стерильной тканью.
      – Ну, красавица! Хоть на бульвар выходи! Удачи, лиса!
      «Так… Лапы не поднимать выше груди и не опускать ниже пояса… Но, если что, умывальник должен быть… Обязан быть!»
      Аудитория для практических занятий представляла собой просторную круглую залу с колоннадой. Свет здесь падал через множество окон, а от входа крыльями расходились поднятые ряды сидений. В центре стояло ложе, на котором покоился молодой выдра. Морду зверя покрывала ткань, пропитанная сонным снадобьем, и оно, судя по всему, начало действовать. Урсуле вспомнились байки о зверях, которые просыпались в самый неподходящий момент и вынуждены были созерцать собственные внутренности…
      Оставалось надеяться, что это были только байки.
      Профессор ещё не пришёл. Две юркие ласки суетились, заканчивая приготовления. На столике блестели инструменты – ножи, расширитель разреза, острая трубка. Рядом стояла гордость Академии – огромное зеркало, в котором отражались все действия хирурга. Невдалеке в большом сосуде хранился целебный настой, которым предстояло промыть печень. Его выдра ещё будет пить потом, чтобы совсем изгнать болезнь…
      Если, конечно, останется жив.
      Эта мысль пронзила Урсулу порывом ледяного ветра. Какая-нибудь ошибка, перерезанный кровоток, слишком большая доза снадобья – и выдра с кровати уже не встанет. Остановится сердце, перестанет течь кровь, начнётся разложение…
      А ещё в разрез может попасть чья-то шерсть, там могут забыть тампон…
      Урсула дёрнула головой, отгоняя жуткое наваждение. Так нельзя, врачеватель всегда должен быть готов спокойно встретить чью-то смерть. Она несколько раз глубоко вздохнула, положила лапы, не притрагиваясь, на особую стойку и стала рассматривать выдру. Простыня закрывала его до пояса, едва поднимавшаяся от дыхания грудь и брюхо были тщательно выбриты. Полоса растительной краски под правыми рёбрами означала место разреза.
      Прозвенел колокольчик, и студенты начали входить в аудиторию. Группа Урсулы должна была присутствовать, и она почти неосознанно искала взглядом знакомые морды. С улыбкой кивнув горностайке Мадлен, она заметила, как в дверь ввалилась целая компания белок. Хвостовой чехол Матильды, которая ими вечно верховодила, сполз, обнажив светлую зимнюю шерсть. Вот глупая неряха! Урсула представила, как длинные беличьи шерстинки падают на пол, сквозняк подхватывает их и несёт прямо к месту операции…
      Мадлен подскочила к Матильде и принялась сердито ей что-то выговаривать, та возмущённо замахала лапами в тонких шёлковых перчатках.
      – Горностай против белки, прекрасное зрелище!
      Урсула повернулась на глубокий грудной голос и увидела профессора Бьёрна. Невысокую коренастую фигуру этого хорька она бы узнала издалека, но сейчас она оказалась куда ближе, чем на лекции.
      – Пусть хвостатая наденет чехол как следует! - Бьёрн указал лапой в зал. - Я не собираюсь оперировать в туче беличьей шерсти!
      Он повернулся к Урсуле и улыбнулся, прищурив жёлтые глаза.
      – Значит, Урсула Ольха Корнфлауэр? Лисичка-отличница?
      Урсула выдержала его взгляд.
      – Ну, что же, посмотрим, какова ты у операционного стола… Лапы вымой для начала! Итак, дамы и господа, учащиеся звери всех видов, прошу обратить внимание!
      Он говорил так, словно находился в театре. Урсула тем временем послушно вымыла лапы. Лучше перемыть, чем недомыть, это всем известно.
      – Наш новый друг, выдра, которого вы перед собой наблюдаете, работал в порту, кушал, пил, развлекался во всяких заведениях, вот только подхватил отнюдь не ту болезнь, которой те заведения славятся…
      Со стороны беличьей компании послышалось хихиканье, одновременно и смущённое, и заинтересованное. Урсула ощутила злобу. Конечно, стоит какому-нибудь зверю сказать скабрезность, и Матильда с подружками будет тут как тут!
      – Судя по всем признакам, наш друг получил чудесный случай абсцесса печени! И сейчас мы получим незабываемое удовольствие наблюдать его собственными глазами. А поможет нам в этом восходящее светило академии, знаменитая лиса-врачевательница Урсула Ольха Корнфлауэр!
      Среди студентов послышался гул. Видно, далеко не все одобряли манеры доктора. Того, впрочем, это вряд ли смущало.
      – Облачайте!
      Бьёрн отступил, и ласки тут же одели его во всё то, в чём сейчас стояла Урсула. Вальяжным жестом он окунул лапы в чашу и вернулся к столу.
      – Итак, дорогая Ольха, какой нож вы посоветуете мне избрать для вскрытия?
      Из-под намордника его голос слышался приглушённо. «Словно из могилы» – подумалось Урсуле. Она с детства не любила, когда её называли вторым фамильным именем, но сейчас не обратила на это ни малейшего внимания.
      – Вот этот, – уверенно произнесла Урсула, осторожно, не прикасаясь, указав на нож с широким лезвием. – Он подходит для глубокого рассекания брюшины.
      – Верно!
      В голосе Бьёрна мелькнуло что-то, напоминавшее уважение. Он протянул лапу. Да, помощник должен подавать инструмент, конечно. Урсула очень осторожно взяла нож за рукоятку и подала доктору.
      Стоя над выдрой, Бёрн вытянул лапу с ножом и стал медленно её опускать. Урсула замерла. Вот нож прикоснулся к коже, погрузился внутрь…
      Урсуле уже случалось наблюдать операции, учиться на жутких куклах из воска и дерева, а прошлой весной она помогала вскрывать тело старой белки, которую прикончила гигантская опухоль в груди. Но сейчас она помогала резать живого зверя. Прямо сейчас его сердце билось, кровь текла по жилам, печень впитывала вещества…
      Правда, с последним у бедолаги явно не заладилось.
      Бьёрн вёл разрез ровно, не делая ни одного лишнего движения. Скоро показался слой белого подкожного жира.
      – Водяные собаки вечно жир набирают… – пробормотал Бьёрн. – Так, придётся второй делать. Внимание…
      Нож легко прошёлся тем же путём.
      – Есть! Вскрыли!
      Бьёрн осторожно взялся за края разреза и потянул в стороны.
      – Расширитель!
      Урсула подхватила стержень и аккуратно установила в разрез, сама удивившись, как легко это получилось сделать. Вскрытие оказалось удивительно точным и лиса, замерев, смотрела на покоившуюся под рёбрами тёмную, явно болезненно раздутую печень, к которой, словно гриб к дереву, прилепился гнойник.
      – Всё верно! – произнёс Бьёрн. – Абсцесс правой доли!
      Ласка отошёл к скамьям, снял намордник и громко повторил:
      – Диагноз подтвердился: это абсцесс правой доли печени!
      Урсула слышала заинтересованный гул и покосилась в зал. Матильда, Мадлен и ещё куча морд смотрели прямо на неё. Сердце гулко застучало. Нет-нет, надо успокоиться, всё внимание только на операцию…
      Ласки поднесли маленькое зеркало и поставили так, что отражённый луч света упал точно в разрез. Затем подтащили поближе огромное увеличительное, и раскрытая брюшина выдры отобразилась во всех подробностях.
      – Вот она! Вот она, наша прелесть! Давай дренаж!
      Урсула подала трубку с иглой, и Бьёрн торопливо схватил её.
      – Всем видно? Будете жрать сырую рыбу – получите такое же! Несите ведро!
      Зачем нужно ведро и что в него сейчас польётся, Урсуле объяснять не требовалось. Что делать, организм зверя боролся с попавшей в него заразой, и результат получался не очень эстетичным.
      Бьёрн несколько раз ткнул дренажной трубкой в печень, откровенно любуясь открывшейся картиной. Ласка нажал на скрытую педаль, и стол немного наклонился.
      Вдруг раздалось сердитое рычание: Мадлен с Матильдой опять сцапались.
      – А ну тихо там! – прикрикнул Бьёрн, держа трубку у самой печени…
      – Осторожнее… – невольно пробормотала Урсула.
      – А? Опять учить меня хочешь?!
      Лапа профессора дёрнулась, трубка царапнула по органу, и тут же на его мясистой поверхности появилась капля крови.
      – Проклятье! Тампон, быстро!
      Урсула взяла пропитанный целебным раствором кусочек ткани, но Бьёрн схватил его так резко, что выбил его из лапы помощницы, и тампон упал куда-то под стол.
      – Да чтоб тебя! Дура косолапая!
      Ласка злобно зарычал.
      Урсула в ужасе смотрела на печень, и ей казалось, что оттуда хлещет кровавый поток. Сейчас вот-вот кровь зальёт брюшную полость, хлынет на стол…
      В ушах зазвенело, а перед глазами заплясали огоньки. «Я испортила операцию!» Эта мысль была последним, что мелькнуло в сознании Урсулы, прежде чем оно погрузилась во мрак.
      Урсула летела куда-то во тьме, у которой не было ни конца, ни начала, среди странных образов и мерцавших звёзд. Она не знала, сколько продолжался её безумный полёт, но в один момент всё исчезло. Вспыхнул свет, и тьма рассеялась.
      Приоткрыв глаза, Урсула поняла, что лежит на кушетке. Она дёрнулась, и тут же её обдало потом, отчаянная слабость накатила на тело, а в голове зашумело.
      – Так, спокойно, спокойно!
      Кто-то сунул ей под нос тряпку с острым запахом. Стало легче.
      Зимнее солнце слабо поблёскивало на металлических шкафах. Урсула находилась в той же комнатке, в которой недавно готовилась к операции. Да, была операция, выдра с больной печенью, доктор Бьёрн…
      А потом пошла кровь, и она свалилась в обморок.
      Фортунат сидел рядом, держа в лапах сосуд с бодрящим раствором.
      – Он умер? – прошептала Урсула, подумав, что, если ответ будет утвердительным, она потеряет сознание снова. С надеждой уже не очнуться.
      – Кто?
      – Выдра!
      – Нет, конечно! Кровотечение остановили, операцию закончили. Обычная ситуация, зря ты так напугалась.
      Обычная… А ей уже виделись потоки крови и гибель пациента. Несчастная, глупая трусиха! А Матильда, конечно же, теперь разболтает её позор всем вокруг. Урсула откинулась на подушку. Глаза защипало.
      – А ну-ка спокойно!
      Фортунат опять дал ей понюхать раствор.
      – Если хочешь знать, у нас вообще вряд ли кто-то никогда не падал в обморок. И со мной… хм… бывало. Любой опыт надо использовать, чтобы возрастать во врачевании. Да и к тому же, сегодня сам профессор вёл себя… ну… не очень правильно.
      Урсула приподнялась на локте и тихо спросила:
      – Дядя… А ты знаешь этого доктора Бьёрна?
      Фортунат кашлянул, выглянул за дверь и прикрыл её.
      – Скажем так – он талантлив, но любитель покрасоваться. Полагаю, ты в этом уже убедилась. Видишь ли, он из сильной семьи, у них там кто-то в сенате, и он позволяет себе… странности. Как с той селезёнкой, про что ты сказала в трапезной. Он запоминает, кто делает ему замечания, и потом придирается. Но тебя это не должно волновать, – торопливо добавил он. – Сегодня ты не виновата ровным счётом ни в чём! Посмотри-ка лучше, что у меня для тебя есть…
      С загадочной улыбкой Фортунат достал из висевшей на стуле сумки толстую папку и положил на стол рядом с Урсулой. «Джозеф Клокмэстар и сыновья. Бумага, книги и писчие принадлежности» – аккуратно было выдавлено на тёмной обложке. Урсула медленно открыла папку и увидела толстую пачку плотной белой бумаги для рисования.
      – Спасибо… Спасибо, спасибо, спасибо!
      Несмотря на слабость, Урсула обняла дядю и чмокнула его в щёку.
      – Но… Она ведь, наверное, жутко дорогая?
      – Не думай об этом. Если надо, я ещё достану. Попрактикуйся в анатомии или просто порисуй что-нибудь…
      Поздним вечером Урсула сидела в комнате Академического дома. За окном валил снег, а свет масляной лампы падал на лист. Сначала Урсула хотела нарисовать печень, но быстро увлеклась, и под её лапой на бумаге отобразилась сегодняшняя операция. Выдра лежал на столе, рядом стояла растерянная и напуганная лиса, а доктор Бьёрн с ухмылкой заносил нож над несчастным больным. В облике его явно отразился хорёк Хаос из старинного романа, который Урсула перечитывала бессчётное число раз.
      Впервые Урсула подумала вдруг, что рисование могло бы стать в её жизни альтернативой врачеванию.
      Мысль эта испугала её. Она вспомнила, скольких трудов стоило поступить в Академию, как за неё радовались дядя и другие родственники.
      Но, в конце концов, рисуя зверей, она куда меньше рисковала отправить их в Тёмный лес.
    • By ОКО 75
      Пэйринг и персонажи: Принцесса Курда, Трисс, Затрещина, Флит Размер: 5 страниц, 1 часть Жанры: AU Фэнтези Экшн Предупреждения: Отклонения от канона Преканон Описание: Две несчастные души, которым суждено было встретиться... Посвящение: Всем поклонникам творчества Брайна Джейкса и серии "Рэдволл". Примечания автора: Данная работа является завязкой к альтернативной истории книги "Трисс Воительница". Публикация на других ресурсах: Уточнять у автора/переводчика   Минуй нас пуще всех печалей
      И барский гнев, и барская любовь.
      Грибоедов А.С.
      Замок Рифтгард. За час до полудня. 
      В тот день все вокруг казалось ей гнетущим: холодное северное Солнце, мрачные коридоры замка, в которых шаги отдавались гулким эхом, сочувствующие взгляды других слуг и многозначительные усмешки стражников. От того ощущение, будто ее ведут на казнь, становилось лишь сильнее. Да, прежде Трисс не доводилось бывать в этой части дворца и о том, что здесь творится она знала лишь понаслышке. Кто-то мог бы сказать, что ей до сих пор везло — прислуживать принцессе Курде во время тренировок как правило отбирали сильных и выносливых зверей. Однако удача переменчивая штука, и сейчас, глядя на довольную морду Флита, Трисс догадывалась, что дело тут не столько в желании угодить принцессе, сколько в личной неприязни лейтенанта к ней.
      У двери, ведущей в оружейную палату, они оказались довольно быстро. Пока Флит гремел ключами и возился с замком, второй стражник бесцеремонно сунул в лапы Трисс увесистый мешок с репой.
      — Значит так, слушай внимательно и запоминай, дважды повторять не буду. — средних лет крыс, с проседью в темной шерсти, явно считал ниже своего достоинства разговаривать с какой-то там белкой, но вместе с тем понимал необходимость объяснить новенькой основные правила. В гневе Курда была горазда вымещать злость не только на слугах. — Пока принцесса не пришла, убедись, что все готово к тренировке — пол не скользит, тюки плотно набиты и так далее. Репу развесишь на стропилах, как мишени. И только попробуй умыкнуть хотя бы одну — неделю будешь сидеть в клетке, на воде и сухарях.
       — Вот-вот, — поддакнул Флит, наконец справившись с дверью. — Репки у нас все посчитаны, все для Ее Высочества. Да и еще: проверь оружие — наточено ли, блестит ли. А то принцесса очень рассердится, если придется упражняться с тупым клинком, — добавил он, хитро подмигнув напарнику. Курда терпеть не могла, когда кто-то из слуг прикасался к оружию без ее позволения, но эта дерзкая и непокорная белка никак не могла знать об этом, в свой первый день у принцессы Рифтгарда.
      Донельзя довольный собой, Флит проводил пошатывающуюся под тяжестью мешка Трисс взглядом исполненным мрачного предвкушения, а затем захлопнул дверь и, вытянувшись по стойке смирно возле нее, стал ждать, что будет дальше.
      ***
      Уже почти наступил полдень, когда Трисс, немного запыхавшись, подготовила зал для тренировки — протерла зеркала вдоль стен, поправила и кое-где набила соломой напольные и подвесные чучела, ровными рядами развесила пресловутую репу. Остановившись чтобы отдышаться, она в последний раз окинула взглядом плоды своего труда, с тоской думая о том, что скоро от идеального порядка не останется и следа. Где-то на краю сознания встрепенулась злость, возмущение своим рабским положением, … но Трисс усилием воли загнала эти чувства подальше, в темные уголки души. Чтобы пережить сегодняшний день ей нужны были холодная голова и трезвый расчет, а ярость и праведный гнев пускай тлеют, до лучших времен.
      Успокоившись и переведя дыхание Трисс решительно подошла к оружейным стойкам, которые ровными рядами протянулись вдоль дальней стены, под высокими и узкими окнами палаты. Сабли, одноручные и двуручные мечи, шпаги, рапиры — от бесчисленного количества клинков рябило в глазах, а играющие на полированной стали солнечные лучи так и норовили ослепить. С замиранием сердца Трисс поняла, что у нее почти нет времени, чтобы проверить каждый из них, но и отступать перед трудностями она не привыкла. Взяв со стойки ближайший меч — обоюдоострый, с полукруглой гардой и позолоченным навершием — она придирчиво осмотрела его, проверила когтем остроту лезвия и уже собиралась вернуть на место когда…
      — Ну и что, по твоему, ты делаешь?
      Высокий, холодный голос за спиной подействовал на Трисс словно ушат ледяной воды. Она обернулась, всем видом демонстрируя смирение и покорность, сочетание способное польстить любому тщеславному зверю… Однако на принцессу Рифтгарда это не произвело должного впечатления. Застыв в дверях, царственная хищница смотрела на Трисс в упор и взгляд у нее был совсем нехороший — гневный, но вместе с тем какой-то оценивающий…
      — Простите Ваше Высочество, — кротко ответила она, склонив голову в почтительном поклоне. — Мне приказали быть сегодня при вас и…
      — Мне известно для чего ты здесь. — плотно затворив дверь Курда шагнула к Трисс, в ее тоне, как и в движениях, читалась неприкрытая угроза. — Но я не припомню, чтобы приказывала подавать мне оружие.
      Лишь после этих слов Трисс с ужасом осознала, что все ещё сжимает в лапе тот проклятый меч. Но странное дело — мысль о том, чтобы его бросить и молить о снисхождении, она отмела практически сразу, лишь крепче стиснув рукоять.
      — О, как видно, ты любишь играть с мечами? — в коралловых глазах принцессы Рифтгарда заплясали искры темного веселья, но голос оставался ледяным. — Всего лишь служанка, а воображаешь себя фехтовальщицей? Быть может, мне стоит преподать тебе урок, как думаешь?
      Трисс собиралась было возразить, но Курда уже натянула рукавицу из плотной ткани и взяла со стойки шпагу с вычурным эфесом. И снова — стоило ей лишь взглянуть на вражеский клинок, как страх и тревога отступили, а на их место пришла холодная, жесткая сосредоточенность. Положение было безвыходным, и все же она предприняла последнюю попытку избежать боя:
      — Ваше Высочество, я не умею сражаться…
      — Подними меч. — в голосе принцессы отчетливо звякнул металл. Заложив левую лапу за спину и направив острие шпаги в грудь Трисс, она замерла в этой позиции, будто змея, готовая в любой момент прянуть и ужалить.
      Поняв что выбора у нее нет, Трисс подчинилась. Сделав шаг назад она попыталась повторить стойку Курды, но вышло довольно неуклюже.
      — Выше, выше — надменно скомандовала принцесса. — Еще…
      Высокомерие и небрежный тон сделали свое дело — чувствуя закипающий в глубине души гнев, Трисс впервые посмотрела на Курду в упор, глаза в глаза.
      — Хорошо. — одобрила та… и тут же атаковала — стремительно, без малейшего предупреждения. От первого выпада Трисс ушла чисто на инстинктах — легким, истинно беличьим прыжком. Но Курда не дала ей перевести дух — стремительно сократив дистанцию она напала снова, на этот раз дальним рубящим ударом, практически тут же переведя его в колющий. И снова Трисс спасла реакция — отскочив вбок она укрылась за тренировочным чучелом, так что остриё шпаги пронзило лишь набитый соломой мешок. Но буквально через секунду ей пришлось вновь уклоняться от молниеносных ударов и выпадов…
      Эта опасная игра продолжалась еще какое-то время — Трисс отступала, а Курда преследовала ее, но из раза в раз клинок принцессы не достигал цели, поражая то репу, то соломенные чучела. Несколько раз Трисс была неприятно близка к тому чтобы получить серьезные раны, и только в последний момент ей удавалось избежать этого. Однако вскоре, терпению Курды пришёл конец.
      — Хватит убегать! — прорычала она, когда не в меру прыткая служанка в очередной раз разорвала дистанцию. — Защищайся!
      Было ли дело в эйфории боя или в адреналине, бурлящем в крови, но новый удар Трисс приняла на меч. Это был первый раз, когда их клинки скрестились — звон прокатился по залу, многократно отраженный и усиленный эхом. Свою ошибку она осознала мгновением позже, когда Курда чуть не выбила оружие у нее из лап, связав клинки коротким вращением. Потеряв равновесие Трисс рубанула мечом наотмашь… и теперь уже принцессе пришлось отпрянуть. На миг в коралловых глазах хищницы промелькнули шок и неверие, — какая-то белка-служанка вынудила ее, первую шпагу Рифтгарда отступить! — а затем Трисс пришлось уйти в глухую оборону под яростным натиском взбешенной принцессы…
      ***
      У оружейной палаты успела собраться приличная толпа зевак из замковых слуг и рядовых стражников, так что отряду королевских гвардейцев, пришлось пустить в ход копья и кулаки, чтобы пробиться в первые ряды. Капитан Затрещина, лично раздал не меньше дюжины зуботычин тем, кто не пожелал уступить ему дорогу, и своим подчиненным в том числе. Но командующего армией Рифтгарда это не волновало — сквозь гул толпы он отчетливо слышал звон клинков и от осознания того, что в замке идет бой у него шерсть становилась дыбом. Но зрелище, открывшееся когда он наконец прорвался в зал, определенно прибавило ему седых волос на загривке.
      Принцесса Курда, позабыв об всем на свете, яростно атаковала молодую белку из замковой челяди, а та, мало того что была до сих пор невредима, так еще и не стеснялась атаковать в ответ. При этом обе выглядели уставшими, с обеих градом катился пот, но ни одна, ни другая не желали уступать.
      — Ваше Высочество.! — Затрещина шагнул было вперед, желая остановить поединок, но…
      — Назад! — прорычала принцесса Рифтгарда, метнув в капитана испепеляющий взгляд. — Я справлюсь с ней сама!
      С этими словами она удвоила темп боя, устремившись в последнюю атаку, а Затрещина заметался, не зная что предпринять. Он не мог ослушаться прямого приказа принцессы, но в то же время понимал, что если с головы Курды упадет хотя бы волос, его собственная голова будет красоваться на пике у замковых ворот. К тому же, он видел с каким восторгом другие слуги смотрят на юную белку, и понимал, что если оставить все как есть, то это может окончиться всеобщим мятежом. Ухватив за плечо первого попавшегося стражника — по счастью им оказался Флит, наиболее расторопный и исполнительный малый во всем гарнизоне — Затрещина притянул его к себе и страшным шепотом приказал:
      — Немедленно собрать всех стражников и перекрыть это крыло дворца. Без моего приказа никого отсюда не выпускать. Передай надсмотрщикам — всех рабов разогнать по баракам, бараки оцепить до моего распоряжения, понял? И быстро, одна лапа здесь, другая там!
      Флит отдал честь и, протолкавшись к выходу, что есть духу припустил в сторону казарм. Никогда еще он не был так рад полученному приказу и искренне надеялся, что никто так и не узнает, какую роль он сыграл в этой истории.
      ***
      Почти наступило время обеда, когда в конец измотанные Курда и белка-служанка одновременно опустили оружие. Обе тяжело дышали, и метали друг в друга враждебные взгляды но поднять клинки уже не могли. Трисс опиралась на свой меч всем весом, Курда же использовала шпагу вместо трости. Многочисленные зрители затаили дыхание ожидая развязки.
      — Этот бой… — выдохнула принцесса Рифтгарда, уже без тени насмешки или высокомерия — ловкость и силу соперницы она оценила по достоинству. — Для тебя... он был первым?
      — Да. — честно ответила Трисс, кое-как выровняв дыхание и утирая пот тыльной стороной лапы. Для нее это и в правду был первый настоящий бой, да еще с сильным противником — с непривычки кисти и предплечья болели так, словно она весь день махала молотом в кузнице. Тем не менее, следующий вопрос сорвался у нее с языка прежде, чем она успела себя одернуть. — А для вас?
      Глаза Курды опасно сузились, и капитан Затрещина, посчитав, что лучшего шанса не представится, поспешно выступил вперед являя собой воплощение праведного гнева.
      — Что за неслыханная дерзость! — прорычал он и ткнув в белку когтистым пальцем добавил — Ваше Высочество позвольте, я разберусь с этой смутьянкой…
      — Молчать! — отрезала Курда и капитан тут же сник, утратив весь свой пыл. — А ты, — добавила она, обращаясь к недавней сопернице. — Назови свое имя.
      — Трисс, дочь Аррема Рокка. — ответила юная белка звонким, исполненым силы голосом, но спохватившись, добавила. — Ваше Высочество.
      От этих слов Затрещину прошиб холодный пот. Даже спустя сезоны, это имя все еще имело над ним власть. Тот день отпечатался в его памяти так, словно все это было только вчера — первая высадка короля Саренго на скалистое побережье Рифтгарда, атака объединенных сил белок, мышей, ежей и выдр, их попытка сбросить захватчиков в море. Помнил он и Рокка пронзенного не менее чем тремя десятками стрел, тогда как иному зверю хватило бы и одной чтобы отправиться в Темный Лес. И вот теперь, словно из ниоткуда, объявляется его наследница и в ее лапах меч… Кошмар наяву, не иначе…
      — Что ж, Трисс, на сегодня можешь быть свободна. — Курда между тем улыбнулась, а ее тон хотя и остался властным, приобрел милостивый и покровительственный оттенок. — Как следует отдохни и восстанови силы. Завтра я буду ждать тебя в этом зале, в это же время. И не вздумай опаздывать.
      Среди стражников и слуг послышался изумленный ропот и все они расступились перед Трисс, когда она вернув меч на место и поклонившись принцессе, направилась к выходу. Даже капитан Затрещина не осмелился заступить ей дорогу, а лишь наблюдал со стороны, сжимая кулаки от бессильной злости. Разумеется Курда никак не могла знать о событиях, имевших место еще до ее рождения, как и  о том, какая опасность угрожает всему Рифтгарду в лице этой юной белки-служанки. И когда та прошла мимо, а  их взгляды на миг встретились, внутренний голос шепнул капитану, что уж лучше бы в этот день в кладовых замка не досчитались очередного мешка с репой…
    • By Меланхолический Кот
      Всем привет ещё раз. Как, наверное, кто-то уже знает, я недавно прочитал "Жемчуг Лутры". Финалом книги я остался недоволен и решил написать фанфик с альтернативной концовкой. По мере повествования буду делиться соображениями по поводу перевода и оригинала, а также комментировать проблемы с внутренней логикой книги. Итак, действие начинается на борту "Морского Змея", который несёт пленного аббата Дьюррала к Сампетре. Ромска в моём варианте выживает...
      ***
      Аббат Дьюррал забылся коротким тревожным сном. Ему казалось, что он вернулся в родной Рэдволл, и жители готовят пир в его честь. Вот только какой-то мрак повис на всём, а еда пахла водорослями. Затем из-за стен донёсся шум сражения, и аббат понял, что на них напали. Но тут всё исчезло, и он заспанно оглядел тесную и тёмную каюту пиратского корабля.
      Снаружи и вправду сражались. Дьюррал слышал ругань, шипение ящериц и звяканье клинков. То и дело раздавались предсмертные крики. Значит, вражда Ромски и генерала Ласка Фрилдора наконец разрешилась схваткой. Но что могла сделать в такой ситуации старая мышь с паршивым зрением? Разве что сидеть взаперти и надеяться, что верх одержит капитанша-хорчиха, а не чудовищный варан Ласк. Аббат притащил к двери стол и пару скамеек, сам закутался в одеяло и уселся на постели. Вскоре старика сморило вновь.
      Проснулся он от звука страшного удара. Дверь затрещала. Ударили ещё раз, несколько досок вывалилось на пол, и в дыру просунулась чешуйчатая морда Ласка. Дьюррал замер. Он не понял, сколько времени прошло, но в какой-то момент стало ясно, что генерал мёртв. Глаза варана закрылись, а из уголка пасти текла струйка тёмной крови. Стараясь не смотреть на труп, аббат отодвинул стол и приоткрыл разломанную дверь.
      Уже сгущались сумерки, а на корабле горело лишь несколько фонарей. Дьюррал вышел на палубу, вдохнул свежий воздух, прищурил подслеповатые глаза и вздрогнул, разглядев валявшиеся кругом трупы и лужи свежей крови на досках.  
      - Эй, старик… Иди, не бойся… Это я, Ромска, твоя подружка…
      Мышь обернулся на хриплый голос и, пройдя несколько шагов, увидел хорчиху. Она сидела на палубе, прислонившись к мачте и тяжело дыша. Пятна крови темнели на камзоле и чёрно-серой шерсти капитанши, а рядом лежал палаш, прервавший сегодня, видно, немало жизней.
      - Только мы вдвоём тут в живых и остались. Весело, правда?
      - Ты ранена… - выдохнул Дьюррал, подойдя вплотную.
      - Да уж… Ласк постарался… Но и сам отправился в преисподнюю… Так, слушай, - Ромска с трудом приподнялась. – Вернись в каюту, там, в шкафу, лежат лекарства. Использовать их умеешь?
      Это прозвучало как вызов – чтобы он, аббат Рэдволла, не умел лечить зверей? Несмотря на ужас ситуации, Дьюррал не сдержал улыбки.
      - Фонарь возьми… - прохрипела Ромска. – Если повезёт и я выкарабкаюсь, дальше хоть не один поплывёшь…
      Аббат торопливо сорвал приделанный к стене светильник. Сделать это оказалось совсем не трудно – дерево подгнило и не держало гвозди. Осторожно перешагнув через мертвого Ласка, Дьюррал вновь прошёл в своё убежище. Масляная лампа бросала неяркий свет на тёмные стены. Так, вот и шкафчик. Дверца приоткрылась, звякнув стеклом. Что тут у нас… Игральные кости и карты, кинжал, сухари – мышь раздражённо сбрасывал с полок предметы нехитрого пиратского быта. Наконец в глубине сверкнули флаконы со снадобьями. Дьюррал не мог сейчас разобрать названия на грязных бумажках, но втягивал носом запахи, с радостью узнавая травы родных берегов. Под мотками бинтов лапа вдруг наткнулась на оправу. Какая удача! Треснувшие линзы, правда, не совсем подходили аббату, но теперь всё вокруг приобрело хоть какую-то чёткость. А то с тех пор, как пираты отняли у него очки, уже надоело ходить среди туманных пятен. Так, ещё нужна чистая вода…
      Ромска с жадностью осушила кружку. В свете лампы Дьюррал осторожно промывал рваные раны на теле хорчихи, накладывал целебные мази и забинтовывал, стараясь выбрать самую чистую ткань. Ромска лишь тихо стонала, когда он неосторожно задевал её израненную плоть. Ну что же, видно, уроков старой Цецилии аббат не забыл, и сегодня они позволили ему выдержать такой внезапный и страшный экзамен по врачеванию.
      - Так, хорошо, кровь уже не идёт. Я думаю, важные органы всё-таки не задеты. Надо бы травы заварить…
      - На камбузе жаровня, - прошептала Ромска. – Так, помоги-ка…
      Дьюррал почувствовал, как тяжелая лапа капитанши легла на его плечо. Медленно ступая и опираясь друг на друга, вместе они – старый ценитель книг и трав и предводительница безжалостных корсаров – спустились в камбуз. В каменной жаровне тлели угли. Аббат подбросил растопку, несколько сухих поленьев, и вскоре на них заплясало пламя. В котелок отправился пучок гиперикума – для начала сойдёт. Дьюррал накрыл растянувшуюся на полу Ромску одеялом, ещё одно, свёрнутое, сунул ей под голову.
      - Добрый ты зверь, отец, - сказала Ромска. – Было бы побольше таких, как ты, может, и моя жизнь иначе бы пошла… Ладно, чего теперь… Слушай. Я сейчас не могу править кораблём, а ты один нипочём не направишь его к своим берегам. Сейчас пойдёшь на корму, найдёшь руль и закрепишь его, понял? Там не сложно… Корабль сам пойдёт к Сампетре. Если повезёт и мы не потонем по дороге, если я выживу… То сделаю всё, чтобы ты вернулся домой…
      Тщательно привязав рулевое бревно, чтобы оно не ходило туда-сюда, Дьюррал прошёлся по каютам. Одеяла, сухари, тряпки, снадобья – всё сгодится. Не удержавшись, он глотнул грога из чьей-то бутылки и мучительно закашлялся. Похоже, Ромска давеча угостила его сильно разбавленной версией. Впрочем, аббат ощутил внутри приятное тепло, а сердце гулко забилось, подгоняя кровь по старым жилам. Сильная вещь, но аккуратнее с ней надо, это тебе не октябрьский эль в погребе с ежами распивать!
      Ромска с наслаждением выпила грога, затем Дьюррал налил ей настой гиперикума.  
      - В Рэдволле врачевать научился?
      - Ну да… - аббат смущённо поправил свои новые очки. – У нас такое правило – лечить всех, кто нуждается в помощи…
      - Хорошее правило, - ответила Ромска.
      «У вас зато другое правило – грабить и убивать всех, кто не может дать отпор», - подумал Дьюррал. Вслух он говорить ничего не стал – злить хищную пациентку не стоило.
      - Ласк спятил, - вновь заговорила, помолчав, Ромска. – Хотел нас с тобой принести в жертву Вулпазу. Проклятому владыке ада. Теперь он сам в его компании. Она ему подходит…
      - Пожалуйста, не поминай его, - лапы старой мыши дрогнули, так что он едва не пролил настой.
      - Боишься? – хорчиха слабо усмехнулась. – Не стесняйся, мне тоже не по себе. Даже когда всю жизнь на волосок от смерти…
      Аббату показалась, что она дёрнулась под одеялом. Хорошо, если это не озноб. Самое паршивое, если в раны прошла зараза. Конечно, тогда могло бы помочь кровопускание, но Ромска и так потеряла немало крови… Взгляд Дьюррала упал на сухую корку. В рэдволльском лазарете поговаривали, что, если к гнойной ране приложить заплесневелый хлеб, воспаление пройдёт быстрее, чем от мазей. Многие, включая самого Дьюррала, в это не верили – ну как гниль может лечить? – но в крайнем случае даже это стоило испробовать.
      - Спи, - мышь погладил хорчиху через одеяло. – Тебе надо восстановить силы. А там что-нибудь придумаем.
      - Помолись о нас, отец, - пробормотала Ромска, засыпая.
      Легко сказать – помолись… Сколько Дьюррал себя помнил, обращений к высшим силам он почти что не слышал. Может, когда-то было иначе, но сейчас обитатели его аббатства предпочитали жить и трудиться, не задумываясь о религиозных вопросах. Но если бы сейчас кто-то на небе вспомнил о них двоих, брошенных среди ледяной бездны…
      Дьюррал ещё долго сидел без сна в тёмном вонючем камбузе, смотря на догоравший очаг и прислушиваясь к вою ветра за бортом. Погода, похоже, ухудшалась. Начнись шторм – вряд ли у них вдвоём будет шанс выжить. Какой, однако, парадокс – всю жизнь просидеть в родном аббатстве, читать книги до веселить диббунов, а на склоне сезонов встретить смерть здесь, на разбойничьем корабле, на пару с капитаншей пиратов! Кто из настоятелей прошлого мог бы похвастаться такой судьбой? Вот только в Рэдволле уже никто не узнает об этом историческом случае…
      Во тьме ненастной ночи «Морской Змей» безмолвно нёсся по волнам на запад, неся на палубе кучу трупов, а в своём мрачном чреве – двоих самых одиноких существ на свете.
      И всё-таки им повезло – шторм прошёл мимо. Поглядывая на ползущие над морем клочковатые тучи, Дьюррал с усилием перекидывал через борт окоченевшие трупы. Ромска порывалась помочь, но аббат отговорил её – от напряжения могли разойтись свежие раны. Впрочем, Ласка Фрилдора они подняли всё же вместе. С шумным всплеском мёртвый варан упал в воду, и его вытянутое чешуйчатое тело закачалось на волнах, словно перевёрнутая лодка.
      - Даже последний злодей имеет право на погребение, - произнёс Дьюррал, смотря, как его поверженный враг отдаляется от корабля. – В земле или хотя бы вот так…
      - Впереди Сампетра!
      Мышь взглянул прямо по курсу, куда указывала Ромска, и разглядел тёмную полоску острова.
      - Так, пристать к пирсу без команды мы не сможем. Давай-ка, отец, отвяжи руль, и я попробую выбросить корабль на пляж.
      Дьюррал невольно подивился выносливости хорчихи. Дня полтора назад она, израненная, лежала у мачты, а теперь с трудом, но уверенно крутила рулевое колесо. Тем временем Сампетра быстро приближалась. Стали видны подсвеченные клонившимся к западу солнцем пологие, безлесные холмы, причалы и здания порта, а над ними – массивный серый замок. Вскорости корабль вздрогнул и замер, уткнувшись в песок.
      - Никого не видно… - Ромска тревожно озиралась, вцепившись лапами в борт. – Порт пустой…
      - Кто-то идёт… - Дьюррал смотрел на высокую фигуру, что появилась из-за камней и, переваливаясь по песку, шагала к кораблю. Хотя зверь и закутался в тёмный плащ, его хорошо было видно на фоне пустынного пляжа.
      - Ублаз! Наш император! – Ромска схватила аббата за плечи и резко опустила на палубу. – Так, слушай сюда. Говорить с ним буду я. Ты – пленник, понял? Молчи и ни в коем случае – слышишь? – ни в коем случае не смотри ему в глаза!
      Раздалось натуженное пыхтение, и над бортом появилась покрытая бурой шерстью и увенчанная золотой короной голова куницы. Ублаз перевалился, неуклюже растянувшись на досках палубы, но тут же вскочил и огляделся. Он был высоким – на целую голову выше Ромски. Лишь на миг Дьюррал перехватил взгляд его чёрных круглых глаз, но успел ощутить страх и смертельную тоску в душе. Это чувство походило на то, как если бы ты глянул в глубокий омут ненастной ночью.
      - Ромска! Где твоя команда? Где Ласк? Отвечай!
      - На корабле вспыхнул бунт, - спокойно сказала капитанша. Её лапа легла Дьюрралу на затылок и с силой наклонила его голову. – Все погибли. Остались одна я да заложник.
      - Все? И сам Ласк? – Ублаз прошипел какое-то ругательство. – Ладно, потом отчитаешься. Что это за старик? Я сказал привести мне жемчуг! Жемчуг, а не этого доходягу!
      - Аббатство Рэдволл хорошо укреплено. Попробуй мы его штурмовать – все бы там полегли. А за своего настоятеля они сами отдадут жемчужины.
      - Сами? Ты сказала сами? – император наступал на Ромску, и та, невольно пошатнувшись, схватилась за борт. – Я не жду, когда кто-то что-то соизволит отдать! Я прихожу и беру то, что мне принадлежит по праву! Я дважды посылал вас за жемчугом! И не получил ничего! Ничего! В первый раз вы его профукали, а теперь ты мне впариваешь полудохлую мышь! Ты сгубила экипаж! Сгубила моих надзирателей!
      Казалось, император впадал в истерику, но внезапно он замолчал. Мощная лапа, в которую взглядом упёрся Дьюррал, царапала доски, а сверху доносилось тяжёлое дыхание.
      - На острове проблемы, - уже спокойнее прорычал Ублаз. – Бери это существо и быстро во дворец!
      «Морской Змей» застрял недалеко от берега, но его окружала вода, и по приказу куницы аббат с хорчихой сбросили за борт маленькую шлюпку. Дьюррала мутило – в конце концов, его возраст не очень подходил для первого морского путешествия. Покачиваясь, старик бежал по пляжу, подгоняемый Ромской. Песок, к счастью, то ли не прогрелся, то ли уже остыл, так что даже без отнятых пиратами сандалий по нему можно было сносно топать. В стороне остались тёмные, покосившиеся сооружения порта. Наконец Ублаз нырнул куда-то между валунов и кустарника. Там, прикрытый грязью и ветками, скрывался железный люк. Император быстро откинул крышку, и Ромска нырнула в тёмный проход.
      Дьюррал выдохнул и уверенно спрыгнул следом за своей в одном лице спасительницей и поработительницей. Это оказалось не особо труднее, чем спускаться по лестнице в погреб аббатства. Наконец, захлопнув за собой дверь, в туннель плюхнулся сам Ублаз. Вся троица, толкаясь, двинулась по тесному тёмному коридору. Теперь аббату оставалось надеяться, что его тащат в места хотя бы не более страшные, чем пиратский корабль.
      ***
      Примечание. В переводе говорится, что Ублаз выбрался из дворца через "потайной ход", однако в оригинале говорится о главных воротах, "main gates". Вариант переводчиков мне больше понравился, поскольку тайный туннель явно лучше соответствует вопросам безопасности императорской особы и контролированию острова.
      Гиперикум - это зверобой. Я просто решил, что в мире людей-зверей название "зверобой" смотрелось бы, хм, странновато.
×
×
  • Create New...